Блэк

Воодушевление и решимость, с которыми он произнес эти слова, доказывали, насколько искренен он был.

Затем, сделав усилие и положив руку на плечо капитана, шевалье сказал:

— Пойдем, мой бедный Думесниль. Помоги мне отомстить за себя, потому что я не могу доверить эту миссию Богу, не прослыв трусом.

И, повернувшись к барону, добавил:

— Барон, я клянусь честью, что завтра в это время один из нас, господин де Понфарси или я, будет мертв. Это все, чего вы требуете, защищая честь семьи?

— Нет, ведь я знаю вашу мягкотелость, брат мой. Я требую юридических полномочий представлять вас на официальном бракоразводном процессе, который будет начат против вашей недостойной супруги.

— И этот документ, эта доверенность, соответствующим образом подготовленная и составленная, конечно же, у вас при себе сейчас, брат мой?

— На ней не хватает лишь вашей подписи.

— Я так и думал… Перо, чернила, доверенность.

— Вот все, что вы требуете, мой дорогой Дьедонне, — сказал барон, одной рукой подавая брату документ, а другой перо и чернила.

Шевалье подписал без единой жалобы, без единого вздоха.

Но при этом его рука так дрожала, что подпись можно было разобрать с большим трудом.

— Тысяча чертей! — вскричал капитан, увлекая за собой своего друга и бросая на барона прощальный взгляд. — Скольких людей повесили, хотя они и заслуживали этого гораздо меньше, чем этот негодяй.

Глава IX РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ

У двери на улицу между шевалье и его другом разыгралось почти настоящее сражение.

Шевалье хотел повернуть налево, капитан старался увести его вправо.

Дьедонне хотел только одного: вернуться к себе, бросить в лицо Матильде обвинение в измене и сказать ей последнее «прости».

Капитан, напротив, в интересах своего друга и в своих собственных имел веские причины не допустить этого свидания.

Он пустил в ход все свое красноречие, чтобы заставить Дьедонне отказаться от его намерения, но только с большим трудом ему удалось убедить шевалье де ля Гравери не показываться дома и пожить несколько дней в его скромной квартирке.

Устроив гостя в маленькой комнате, капитан снял свою форму, переоделся во все черное и собрался уходить.

Бедный шевалье был настолько погружен в свое горе, что догадался о намерениях своего друга только тогда, когда тот открывал дверь.

Он подобно ребенку протянул к нему руки.

— Думесниль, ты покидаешь меня одного?

— Мой бедный друг, разве ты уже забыл, что должен кое у кого потребовать отчет в том, как он распорядился, я уже не говорю твоей честью, но и ее честью тоже?

— О! Да! Да! Признаюсь, я забыл об этом, Думесниль! Я думал о Матильде.

И шевалье вновь разразился слезами.

— Плачьте, плачьте, мой друг, — сказал капитан. — Бог милостив, все, что он делает, он делает на совесть, поэтому он снабдил сердца добрых и слабых существ большими клапанами, через которые изливаются их страдание и боль, в противном случае убившие бы их… Плачьте! И если кто-то вам скажет: «Утрите слезы!» — то это буду не я.

— Хорошо, мой друг, идите! — сказал шевалье. — Идите! Я благодарю вас, что вы напомнили мне о моем долге.

— Я ухожу и отправляюсь туда.

— Но только одно пожелание.

— Какое же?

— Постарайтесь не откладывать это надолго; устройте, если возможно, так, чтобы все состоялось завтра утром.

— Будьте спокойны, мой друг. — Капитан обнял шевалье и прижал его к груди. — Я буду очень огорчен, если дело уже не закончится сегодня вечером.

Шевалье остался один.

И именно здесь я прерву свой рассказ, чтобы почтительно попросить прощения у читателей.

В самом начале я объявил, что эта книга совсем не похожа на остальные романы. И вот тому доказательство.

Герои всех романов хороши собой, прекрасно сложены, стройны, высоки ростом, храбры и сильны, умны и находчивы.

Они либо жгучие брюнеты, либо блондины с пышной шевелюрой и большими черными или голубыми глазами.

Они столь горды и обидчивы, что при малейшем оскорблении хватаются за эфес шпаги или за ствол пистолета.

Наконец, они тверды в своей решимости: ненависть вызывает у них ответную ненависть; любовь же — ответную любовь.

Наш герой совершенно иной: он скорее неказист, чем хорош собой; мал ростом, чем высок; не стройный, а кругленький; скорее простодушный, нежели умный, и трус, нежели храбрец.

Он не был ни жгучим брюнетом, ни блондином: его волосы имели желтоватый оттенок; глаза вместо голубых или черных были зелеными.

Нанесенное ему оскорбление было велико, и, однако же, как он сам сказал, он будет драться, но только потому, что таково требование общества.

И наконец, он крайне нерешителен и, вместо того, чтобы ненавидеть, он продолжает любить ту, которая его обманула.

Уже давно мне казалось, что мы отказываем обездоленным, слабым натурам в праве любить и страдать.

И мне кажется, что совсем не обязательно быть красивым, как Адонис, и смелым, как Роланд, чтобы получить право на высшее проявление любви и горя.

Я искал в своем воображении мечту, в которую мог бы вдохнуть жизнь; и вот случай мне помог встретить именно такого человека.

Это был бедный шевалье де ля Гравери.