Блэк

— Смотрите-ка, — сказал доктор, — вы, такой храбрый, когда речь шла о желтой лихорадке, неужели вы боитесь холеры, шевалье?

— О желтой лихорадке! — запинаясь, пробормотал Дьедонне. — Откуда вы знаете, что я храбро веду себя, когда речь идет о желтой лихорадке?

— Разве я не видел вас в деле? — ответил доктор.

— Когда это? — спросил шевалье растерянно.

— Когда вы ухаживали за вашим другом, бедным капитаном Думеснилем, в Папеэти; разве меня там не было?

— Там? Вас? Вы были там? — произнес совершенно ошеломленный шевалье.

— Я понимаю; вы не признаете молодого доктора с «Дофина». Тогда мне было двадцать шесть, а теперь сорок один. Четырнадцать или пятнадцать лет сильно меняют человека; вы, шевалье, вы также заметно округлились.

— Как! Это вы, доктор? — произнес шевалье.

— Да, это я. Я оставил службу и обосновался в Шартре. Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда встретится, и вот тому доказательство: мы с вами стоим у постели другой больной, которая чувствует себя не лучше, чем бедняга капитан.

— Но ведь это холера, доктор, холера!

— Она двоюродная сестра желтой лихорадки, черной чумы и морового поветрия; бойтесь ее не больше, чем вы боялись той, другой; все они из породы бешеных собак, которые кусают лишь тех, кто бежит от них. Смелее, черт возьми! В вашей петлице я вижу красную лепту, которая свидетельствует, что вы бывали под огнем; вспомните ваши лучшие дни бравого вояки, и марш вперед, на холеру, так же, как вы ходили когда-то в атаку под огнем неприятеля.

— Но, — пробормотал старый вояка, — не кажется ли вам, что мы бесполезно подвергаем себя опасности, и верите ли вы, что у нас есть хоть какой-то шанс спасти эту несчастную девушку?

Шевалье, самолюбие которого было уязвлено, как видите, смирился с необходимостью говорить во множественном числе.

— Признаюсь, надежды почти нет, — отвечал доктор, — у больной уже появились признаки, предвещающие близкий конец: ногти синеют, глаза ввалились, конечности холодеют и могу поспорить, что язык уже одеревенел. Ну и что же! Она ведь еще жива, надо сражаться до конца, товарищи… Я привык, и вы это знаете, не отступать перед смертью; я, шевалье, из породы бульдогов: до тех пор пока у меня в зубах есть хоть клочок, я держу его мертвой хваткой; но мы уже потеряли много времени… за дело!

Не придя еще в себя от ужаса, испытанного им при слове «холера», шевалье поначалу был бессилен чем-либо помочь доктору. Но, к счастью, последний, по нескольким словам, сказанным шевалье его домашнему слуге, догадался, что речь идет о приступе холеры, и захватил с собой из аптечки эфир и черемичную воду: те два лекарства, с помощью которых он сражался с холерой.

Бедный Дьедонне ходил по комнате, как безумный; но в конце концов спокойствие и уверенность, с которыми этот знаток своего дела обращался с больной, прислушивался к ее дыханию, ощупывал ее, успокоили его опасения, уменьшили его испуг.

Его привязанность к бедному спаниелю уже пробила брешь в том чувстве эгоизма, которым он заполнил свое сердце; а его задетая гордость и, главное, жалость, испытываемая им при виде страданий больной, в конце концов постепенно одержали над ним полный верх.

В свою очередь, он приблизился к ложу умирающей и стал помогать доктору обкладывать ее теплыми кирпичами, которые тот выломал из стены, чтобы нагреть их.

Спаниель, вероятно, понял цель тех забот, которыми окружали его хозяйку; он спрыгнул с кровати, чтобы освободить поле деятельности для этих двух человек и, подойдя к шевалье, стал лизать ему руки.

Этот знак признательности горячо растрогал шевалье; мысли о переселении душ вновь пришли ему на ум, и он с воодушевлением воскликнул:

— Будь спокоен, мой бедный Думесниль, мы ее спасем!

Врач был слишком занят с больной, чтобы придать значение странным словам, с которыми Дьедонне обратился к черной собаке; до него дошел лишь их общий смысл.

— Да, шевалье, — сказал он, — да, будем надеяться! Вот уже и конечности становятся теплее; но если ей удастся выкарабкаться, то этим она будет обязана вам.

— Неужели?! — вскричал шевалье.

— Да, черт побери! Но вы не должны останавливаться на полдороге, я прошу меня извинить, шевалье, но я собираюсь послать вас кое за чем.

— О! Располагайте мной, как вам будет угодно!

— Вы понимаете, что мое присутствие здесь необходимо.

— Черт! Полагаю, я это отлично понимаю.

Доктор достал из кармана маленький блокнотик, написал карандашом несколько строк и вырвал этот листок.

— Отправляйтесь к аптекарю, шевалье, и принесите мне это лекарство.

— Все, что хотите, доктор, лишь бы я ее спас, — воскликнул шевалье, очертя голову вступая в борьбу и сжигая свои корабли.

Шевалье потребовалось не более десяти минут, чтобы сходить туда и обратно, и, когда он вернулся на чердак, то нашел доктора улыбающимся, и это с лихвой оплатило все его труды.

— Так, значит, ей лучше? — Шевалье подошел к кровати, чтобы взглянуть на больную, чье лицо в самом деле утратило свой мертвенный оттенок.