Блин и клад Наполеона

Ирка только дернула плечом. Тогда он бросил ей на колени пластмассовую рвоту.

– Убери, – сквозь зубы потребовала Ирка.

Она не испугалась – уже видела. А папа лицезрел рвоту впервые и ничуть не обрадовался.

– Единственный сын, я не понимаю, что это за игра – в рвоту. Как в нее играть?! – сказал он особым воспитательным голосом. Неизвестно, в чем тут секрет (им владеют одни взрослые), только подростки сразу же тупеют от этого голоса. Их тянет ко сну. Они готовы согласиться с чем угодно, лишь бы их перестали воспитывать.

– Ну, как же! Подложить кому-нибудь… – начал объяснять Блинков-младший, хотя было ясно, что папу не интересуют правила игры в рвоту.

– А смеяться-то когда? Что тут смешного – напакостить человеку?! – перебил старший Блинков.

– Юмор для балбесов, – влезла Ирка. – Он ее выменял у Князя. Нашел себе товарища!

Блинков-младший скатал рвоту трубочкой и засунул в тюк со спальными мешками. Он молчал, чтобы не начинать каникулы со ссоры.

– Мне, например, даром не нужна пластмассовая рвота, – ни к кому специально не обращаясь, заметила Ирка. Когда кто-нибудь сглупил, приятно чувствовать себя умной.

Воспитание продолжалось. Пластмассовая рвота выросла до размеров планетарного бедствия.

– К середине двадцать первого века почти совсем не останется нефти, – сообщил папа. – Пластмасса будет стоить, как слоновая кость. Когда ваши дети узнают, что вы изводили нефть на рвоту, они назовут вас дикарями!

– Меня не назовут. Я в такие игрушки не играю, – отмежевалась от Блинкова-младшего Ирка. – А ее что, из нефти делают?

– Можно из нефти, а можно из газа, – кивнул старший Блинков. – Газ дешевле, но его тоже скоро не останется.

– Конечно, если из него рвоту делать, – подхватила Ирка.

Блинков-младший понял, что они не отстанут, и пообещал:

– Я ее выброшу. И своим детям ничего не скажу.

Папа с Иркой обрадовались, что так быстро и правильно его воспитали. Они сразу почувствовали себя замечательными педагогами.

– Каждый может совершить глупость. Главное, вовремя остановиться, – великодушно заметил папа, а Ирка еще великодушнее поправила:

– Да это не Митькина глупость, а тех, кто такие игрушки делает!

Электричка рассерженно зашипела, и торопливый перестук колес – «бежим-бежим» – сменился неспешным «стоп-стоп… стоп-стоп…».

– Митек, тащи лыжи! – спохватился папа.

Блинков-младший сгреб в охапку все три пары лыж и побежал в тамбур. Странно, что больше никто из пассажиров не выходил в историческом Боровке… Вещей у них было много. Прислонив лыжи к дверям, он хотел вернуться, но увидел, что папа и так справился. Один рюкзак он закинул за спину, второй на грудь, как парашют, а тюк со спальными мешками нес в руке. Ирке остался ее чемодан.

Двери разъехались, и прислоненные лыжи с грохотом посыпались на перрон. Блинков-младший выскочил за ними, стал поднимать и оттаскивать, но не успел. Следом шел тяжелогруженый папа. Ничего не видя под ногами из-за переднего рюкзака, он запутался в лыжах и вывалился. Бросаясь на помощь, Блинков-младший увидел, что Ирка застряла в тамбуре. Ей некуда было сойти – не на папу же.

Угрожающе пшикнули двери. Ирка завизжала. И тогда Блинков-младший совершил решительный поступок, навсегда вошедший в семейную историю. С криком «Прости!» он шагнул на папу и, прежде чем двери захлопнулись, сдернул с подножки Ирку вместе с чемоданом.

Само собой, они (то есть Блинков-младший, Ирка и чемодан) рухнули опять же на папу. Больше было некуда. Весь этот сложный бутерброд расползся и перемешался. Получилась куча-мала, в которой было невозможно разобрать, где люди, где рюкзаки, где чьи руки и ноги, а где лыжи с палками.

Электричка рявкнула и умчалась.

– По-моему, уже можно встать, – невозмутимо заметил снизу старший Блинков.

– Неплохо бы, – согласился младший, – но на мне Ирка.

Ирка поворочалась и спросила:

– А кто же тогда на мне?

– Чемодан, – предположил Блинков-младший. – Спихни его.

– Нет, он мягкий. А вдруг это человек? Кажется, за мной старичок выходил. Эй, гражданин! – позвала Ирка.

Гражданин молчал.

– Не видел я никого, – возразил Блинков-младший. – А если даже и старичок, то чего он разлегся? Спихни, и все!

– Не шевелится, – пожаловалась Ирка. – Ой, у него лицо холодное. Может, он умер с перепугу?! ОЙ-ЁЙ-О-О-ОЙ!!!

Ирка ящерицей выскользнуло из кучи-малы, и ледяное лицо мертвеца уткнулось в шею Блинкову-младшему. Он боялся вздохнуть.

И вдруг стало легче. Мертвец скатился. А ЛИЦО ОСТАЛОСЬ!

– Балбес ты, Митяище, – спокойным голосом сказала Ирка. – Вставай. Это же рвота твоя.

Блинков-младший прихлопнул на шее сползающую рвоту и встал. Точно, она.

– А я уже начал привыкать, – сказал папа, протирая залепленные снегом очки.

Снега на платформе было по колено – чистого, нетронутого, если не считать примятого кучей-малой пятачка. Папа нацепил на нос очки, огляделся и заметил то, на что уже молча смотрели Блинков-младший с Иркой.