Блистательные неудачники

Чудесный день стоял в Канаде, пьянящий летний день; такой короткий, такой мимолетный. Шел 1664 год, припекало солнце, плеск весла манил стрекоз, иглошерсты спали, уткнув в землю мягкие носы, чернокосые девушки на лугу плели корзины из душистых трав, воины и олени дышали ветром сосен, мечтая об удаче, два пацаненка возились у забора, то и дело схватываясь в нескончаемом поединке. Миру уже минула чуть не пара миллиардов лет, но горы Канады все еще очень молоды. Странные голуби кружили над Гандаваге.

– Тук-тук, – стучало восьмилетнее сердце. Сердце слушало, оно не было ни молодым, ни

старым, и, конечно же, невдомек ему было, что суть его в имени заключается, а Фома пел всем детям: «Facienti quod in se est, Deus non denegat gratiam» [24]

Сверкать должны сегодня вы,
Колючки иглошерстовы;
Играть, как летний дождь, должны
Бусы и бисер у жены;
Как бесконечный ход веков –
Ожерелье из зубов, –

пели тетки, наряжая ребенка по обычаю к немудреной свадьбе, потому что у ирокезов было принято женить детей.

– Нет, нет, – кричало одно сердце в деревне.

Странные голуби все кружили над Гандаваге.

– Давай, иди к нему, Катерина, ох, какой он крепенький маленький мужичок! – клохтали тетки.

– Ха-ха-ха, – смеялся мальчуган.

Внезапно его смех стих, потому что маленький крепыш испугался, причем испугался так, как никогда еще – ни когда его ждала порка, ни когда он, играя во что-либо, проигрывал, – страх был совсем другой, почти такой же, как тогда, когда умер шаман…

– Что с ними стряслось? – спрашивали родственники детей, потому что семьям хотелось поскорее скрепить этот выгодный союз.

А голуби все кружили над деревней и ворковали свои голубиные песни.

– Как бесконечный ход веков – ожерелье из зубов. – Песня теток стрелами пронзала ее сердце.

– Нет, нет, – плакала девочка, – не правильно все это, нехорошо! – Глаза ее закатились, и она потеряла сознание.

Должно быть, она так странно выглядела в глазах маленького дикаря – и это зачарованное личико, и эти экстазы ее полуобморочные, – что он сбежал.

– Не о чем нам беспокоиться, – решили тетки между собой. – Скоро она подрастет, соки потекут, ведь и алгонкинским женщинам ничто человеческое не чуждо! – шутили они. – Вот тогда у нас с ней никаких проблем не будет!

Вскоре девочка вновь стала послушной, трудолюбивой, застенчивой и веселой, общение с ней дарило радость всем, кто был с ней знаком. И у теток не было оснований полагать, что сирота не пойдет извечным путем ирокезов. Прошло еще немного времени, детство девочки кончилось, и тетки снова задумали исполнить свой план.

– Мы застенчивой нашей ловушку устроим. И ничего ей об этом не скажем!

Прекрасная ночь выдалась для немудреного ритуала – требовалось только, чтобы юноша вошел в жилище невесты, посидел там подле нее, а потом бы она его накормила. Вот и вся церемония. С ее главными участниками не советовались, все решалось по взаимному согласию семей.

– Сиди спокойно, Катерина, вся работа уже сделана, милая, и воды нам достаточно, – перемигивались тетки.

– Какая ночь сегодня холодная, тетушки.

Осенняя луна плыла над индейской Канадой, птица-свистунья, как бесцельные стрелы, рассылала вокруг, в черные ветви, свои трели. Чик-чик-чирик! Деревянным гребнем размеренными движениями женщина расчесывала ей волосы, невнятно бормоча слова скорбной монотонной песни.

– …пойдем со мной, сядем рядом на горе…

Мир придвинулся ближе к их тлевшим кострам и плошкам с похлебкой. Рыба в Реке могавков плеснула хвостом по воде, взлетая в воздух, и летела, пока не стихло эхо всплеска.

– Ну-ка, погляди, кто к нам пришел!

Широкие плечи молодого охотника заполнили дверной проем. Катерина оторвала взгляд от вампума, зарделась как маков цвет и вернулась к работе. На чувственных губах красавца-воина играла улыбка. Длинным красным языком он облизнул губы и ощутил вкус мяса недавно убитого им и только что съеденного на веселой трапезе с сородичами зверя.

– Надо же, какой у него язык! – удивились тетки, зарывая пальцы под шитье, между ляжками.

Кровь ударила в пах молодому воину. Запустив руку под кожу набедренной повязки, он обхватил свою плоть и наполнил ладонь теплой стойкостью толщиной с гусиную шею. Вот он, пришел мужчина нареченный! Неслышно, как кот, прошел он к сидевшей на земле трепетной девушке, раковинки свои разбиравшей, рядом сел и нарочито так развалился, чтобы бедра его и тугие ягодицы мозолили ей глаза.

– Эх, да что уж там… – не выдержала одна из теток.