Блистательный Гильгамеш

— Да и ты могуч, Гильгамеш. А я-то считал, что справлюсь с любым, кто живет на земле, кроме Хумбабы. Я готов стать твоим другом. Только ответь мне, стоит ли громоздить эту стену вокруг Урука до неба, если она превращает в несчастье жизнь его жителей? Скажи мне, что ты согласен остановиться в своем увлечении, и я назовусь твоим другом и братом.

— Энкиду, вижу боги не зря послали тебя, — проговорил Гильгамеш. — Я согласен. Пусть сегодняшний день станет последним в постройке стены. Будем же братьями!

После этих слов два великана помогли подняться друг другу, обнялись, поцеловались и поклялись быть навеки друзьями.

Гильгамеш, едва держась на ногах от усталости, отвел Энкиду в покои для почетных гостей. Там Энкиду спал день, ночь и следующий день. Сам же Гильгамеш, верховный жрец Урука, приняв омовение, умастив тело душистым елеем, снова вернулся в покои богини Ишхар. Каждый знает, что человек перед богами должен предстать чистым душою и телом. И Гильгамеш делал все, что положено, чтобы и эта богиня не забыла оказать свои милости для Урука.

Жители, не услышав утреннего барабана, призывающего их на работы, слегка растерялись, но по привычке вышли на улицы. Так и стояли они, переговариваясь друг с другом, не зная куда идти и чем заниматься, пока к ним не спустился глашатай.

— Боги довольны стеною Урука, ее высотою и толщиной! — объявил глашатай. — И с этого дня каждый возвращается к тем делам, которые он оставил. Горшечники могут лепить горшки, корабельщики — строить суда, купцы — отплывать в дальние страны, супруги — радовать друг друга своею любовью.

И был праздник в каждой семье. Всякий благодарил богов, царя Гильгамеша и пришедшего из степи великана Энкиду.

А Гильгамеш сказал своему новому другу:

— Пойдем, я хочу показать тебя матери.

* * *

— Я хочу показать тебя матери, — сказал Гильгамеш и повел нового друга к той, кого при жизни считали уже полубогиней.

Робко вошли они в сумеречные покои Нинсун.

Светильники вдоль стены отбрасывали мигающий свет на каменные фигуры семейных предков — богов. Там, в середине горел вечным огнем главный светильник — он освещал фигуру того, кто запомнился многим как человек, как великий герой и правитель Урука, принесший городу много славных побед. То был Лугальбанда, отец Гильгамеша.

В глубине покоев, что звались Эгальмахом, в широком плетеном кресле полулежала та, что хранила спокойную мудрость и печаль по ушедшему мужу.

Тихо подвел к ней за руку друга своего Гильгамеш.

— Мать моя, всеведущая Нинсун! Я привел к тебе Энкиду, о котором ты сама рассказала мне. Взгляни же на того, кого боги создали, чтобы меня вразумить. Сильней его нет в степи никого. Лишь воинство бога Ана могло бы с ним состязаться, да Хумбаба — злобное чудище гор. Благослови же его, пусть он станет мне братом.

Взглянула на Энкиду всеведущая Нинсун и тихая, грустная улыбка на мгновение осветила ее лицо. В этот миг разглядела она и те подвиги, что он совершит, и тот страшный конец, который боги начертят Энкиду среди судеб людей.

Но знала она и другое: пока не прожита человеком день за днем его жизнь до конца, нет у судьбы точного рисунка, может измениться она, как меняют свое течение реки.

— Я рада, — сказала всеведущая, — что и сын мой, нашел, наконец, друга, равного себе. Береги же, Энкиду, его, словно брата, а я принимаю тебя в свои сыновья.

Так же тихо, как и вошли, покинули Гильгамеш и Энкиду жилище Нинсун.

* * *

Покинули Гильгамеш и Энкиду жилище Нинсун, и царь снова отправился заниматься делами города. Лишь далекие от власти наивные люди могут подумать, что царская жизнь проходит в беспечности.

В городе лишь Энкиду бродил в праздном безделье. Здесь, в Уруке, ему не надо было думать о пище — еду доставляли слуги на широких блюдах из золота. И прозрачную, как горный хрусталь, прохладную воду из темных глубин царского колодца приносили ему. И сикеру — веселящий напиток он мог пить сколько угодно.

Только не хотелось ему веселиться.

Энкиду страдал от безделья. Его брат и друг Гильгамеш днем вершил дело в суде, осматривал корабли, что вязали из охапок тростника, заготовленного на берегу реки, мастерские оружейников, выезжал на поля, проверял, как роют каналы. Ночью же он встречался в храмовых брачных покоях с богинями, и был занят от утра до утра.

Энкиду, умащенный елеем, в белом дорогом одеянии, которое ежедневно меняли ему слуги, слонялся по жарким улицам среди праздных, освобожденных от работ стариков и не знал, чем бы себя занять. Он чувствовал, что силы его от безделья уходят.

Люди любили его по-прежнему и не раз на улице встречный прохожий говорил про него своему другу:

— Взгляни, вон Энкиду идет. Посмотри, какие у него длинные распущенные волосы, он их никогда не стрижет. Он не знает своих родителей, и хотя единственными его друзьями были степные звери, говорят, он умнее многих из нас.

— Я слышал о нем. Его привела в город Шамхат. Быть может богиня Иштар ей позволит покинуть храмовое служение и тогда она станет женою Энкиду. Видишь, какое печальное у него лицо небось от того, что он редко видит красотку Шамхат.