Блицфриз

Они не давали ему покоя, пока мы стояли в той очереди. Я грозился, что буду бить направо и налево, но никто не обращал на это внимания. На уме у них были только выпивка и шлюхи.

В конце концов мы, душеспаситель и я, вошли внутрь и, само собой, поднялись в шикарную часть, на второй этаж, где стали планировать кампанию против пьянства и безнравственности. Мы стояли в углу, чтобы нас не задевали вваливавшиеся пьяные посетители.

— Порта, — говорит мне священник, — я тебе доверяю. Ты разумный молодой человек, я нахожу в тебе много доброго и похвального. Ты скромен, трудолюбив и достиг понимания трудов церкви в армии. Никогда не устраивал беспорядка, как мои прежние помощники. Я ни разу не видел, чтобы ты курил или пил. Пока ты исполнял при мне должность главного клирика, ни одна капля алтарного вина не «испарилась» и у нас никогда не было «нехватки». Ты не играл в азартные игры, и в том, что касается женщин, твоя репутация не запятнана. Насколько я знаю, долгов у тебя нет, ты хороший товарищ, часто помогаешь тем, кто в этом нуждается. Казначей говорит, что ты никогда не просил аванса. Я с радостью обнаружил, что ты прекрасно справляешься с канцелярской работой, почерк у тебя хороший, как у академика. Более того, я с удовольствием заметил, что ты экономишь бумагу и выворачиваешь наизнанку конверты, дабы их можно было дважды использовать. Ничему не даешь пропадать понапрасну. Первым приходишь на службу, выпрямляешь свечи и снимаешь с них нагар, призываешь к порядку тех, кто плюет на пол во время наших священных обрядов. Печатаешь почти без ошибок на всех типах пишущих машинок. Никакой ризничий тебе и в подметки не годится. И во время мессы никогда не ошибаешься в пении. Мой последний помощник вечно путал «Верую» и «Отче наш». Мундир у тебя в превосходном состоянии, сапоги блестят, подворотничок белый, чистый. Поэтому я доверяю тебе большую и опасную задачу, только не позволяй себе входить в искушение! Дьявол в этом баварском Содоме повсюду. Ты спустишься в общий зал и будешь наблюдать за тем, что происходит. Вот тебе сто марок на расходы, я не хочу, чтобы ты тратил свои деньги. Я поднимусь в зал Людвига, где сидят офицеры. Завтра мы напишем рапорт о том, что видели и слышали. Встретимся в девять часов в полевой церкви.

— Слушаюсь, герр священник! — рявкнул я в ответ таким голосом, что трое пьяниц подскочили со стульев, слаженно кашляя и портя воздух. Мы не обратили на это внимания; священник считал, что порча воздуха — оправданная обстоятельствами и окружением человеческая реакция.

Я спустился к казначею Балко, который сидел, поджидая меня, в оживленной компании. Позволил ему заказать мне четырехлитровую кружку пива, а потом спросил о его долге в семьсот марок.

— Ты даже тогда давал в долг под восемьдесят процентов? — с любопытством спрашивает Барселона Блом.

— Я делал это задолго до того, как попал в дивизионную церковь в Мюнхене и принял власть над душами пехотинцев.

— Твой религиозный настоятель не знал об этом? — спрашивает Старик со смешинкой в глазах.

— Нет, — усмехается Порта. — Он знал обо мне только то, что я считал нужным.

Но Балко в этот вечер кутил, поэтому тут же взял в долг еще семьсот марок. Я недурно набил карман, пока находился на армейской духовной службе.

В казарму мы возвращались в карете, и когда доехали, лошади были так же пьяны, как и мы. Они даже ржали в такт с нашим пением «Oh du sch"oner Westerwoll» [39]. Проспались они за гауптвахтой и идти с нами не захотели.

А мой святой начальник оказался в дурной компании. Офицеры напоили его малиновым соком, который заранее разбавили шнапсом, поэтому он был основательно под мухой, когда мы встретились около полудня в полевой церкви. Он обещал мне руку сестры, хотя я знал, что сестры у него нет, потом пытался затащить меня в постель, полагая, что я Луиза из Цель-ам-Зее. Позднее сообщил мне по секрету очень многое о половой жизни Иоанна Крестителя. Наконец расплакался и попросил избить его, потому что он согрешил. Я исполнил его желание, но, к сожалению, бил слишком сильно, поэтому он попал в гарнизонный госпиталь, а я — под арест. Священник обвинял меня в том, что я нагадил ему в сапоги, но он сделал это сам. Офицеры в «Хофбройхаузе» дали ему слабительных таблеток вместо аспирина, когда у него закружилась голова.

По решению командира полка я получил три недели ареста за избиение священника. Когда я между двумя охранниками с заряженными винтовками и примкнутыми штыками подошел к гарнизонной тюрьме, там меня поджидал священник в полевом мундире.

— Ты лживый негодяй, — напустился он на меня с таким выражением на лице, как у мученика, которого разрывают раскаленными щипцами перед воротами Рима. — Бог и я не будем больше иметь с тобой ничего общего, — заявил он и указал на облака, где, по его мнению, обитал Бог. — Тебе будет плохо, если станешь и дальше идти широким путем, ведущим к осуждению на вечные муки.