Блицфриз

— Если Наполеону сильно досталось от русской зимы, Адольфу достанется еще сильнее! — громко объявляет Порта всей роте.

— Юлиус, Порта говорит, что твой фюрер проиграл свою войну! — кричит Малыш. — Начинай возражать, приятель!

Хайде смотрит на него мертвыми глазами, на жгучем морозе они кажутся более голубыми и холодными.

— Скажи что-нибудь, Юлиус! — упорно кричит Малыш. — Порта говорит, что Адольф Великий поскользнулся и шлепнулся на задницу!

— Мы выполняем приказ, — утробно рычит Хайде.

— Слава Пресвятой Казанской Богоматери! — с облегчением кричит Штеге. — Мы не совсем пропали. Старые воины еще способны раскрывать рот!

— Дайте ему свастику на черном хлебе. Это полезно для его взглядов, — советует Барселона. — Настоящие витамины для старого нациста!

— Песню! — раздается команда с фланга.

— Черт возьми! — непочтительно кричит Порта. — Иди сюда, я набью тебе мерзлого дерьма в пасть, усохший гном!

Какой-то генерал-майор с гневным видом бежит вдоль колонны, спрашивая, кто кричал.

— Солдаты, не становитесь мне поперек дороги! — яростно кричит он куда-то в бурю.

— И в голову бы не пришло, — бормочет Порта.

— Я приказываю роте петь, — обращается генерал к обер-лейтенанту Мозеру. — Так громко, чтобы в Кремле слышали, что мы приближаемся!

— Песню — устало командует Мозер. — Разобраться в колонну по три! Растянуться!

Мы нехотя вытягиваем левые руки, чтобы принять дистанцию.

Weit ist der Weg zur"uck ins Heimatland, so weit, so weit!
Dort wo die Sterne stehn am Waldesrand, bl"uht die neue Zeit.
Jeder brave Grenadier sehnt heimlich sich nach dir,
Ja, weit ist der Weg zur"uck ins Heimatland, so weit, so weit!
Die Wolken ziehn dahin, daher, sie zienst wohl "uber's Meer.
Der Mensch lebt nur einmal und dann nicht mehr! [46]

Нам приходится пропеть это четыре раза, чтобы герр генерал остался доволен.

Потом он гонит нас по лесу, где волки получают сильнейший шок в жизни и убегают туда, где никакой любящий песни немецкий генерал не будет их беспокоить.

Через час это развлечение надоедает великому человеку, и он уезжает в своем «кюбеле» [47], окруженном эскортом полевой жандармерии. Мы плюем вслед ему и громко желаем медленной смерти на Колыме.

Немецкие армии превратились в серо-зеленую змею, состоящую из мертвых душ и ползущую на северо-восток. Москва представляет собой магнит, который до сих пор притягивает нас. Это душа и сердце России.

Мы с заиндевевшими лицами смотрим в спину идущего впереди человека. Пока идет он, идем и мы. Две тысячи шагов — километр, а до Москвы их сто сорок. В обычных условиях это пустяки, но в русскую зиму — адский путь. Если бы пригласить дьявола в это путешествие, он поджал бы хвост и пустился наутек при одной только мысли о нем. Те немногие немецкие солдаты, что пережили операцию «Тайфун», промерзли до костей и никогда не оттают.

Когда мы располагаемся на отдых и выставляем часовых, их приходится сменять каждые пятнадцать минут — иначе мы будем сменять трупы, превратившиеся от мороза в карикатуры на людей.

Когда холод становится еще сильнее, мы теряем веру в Бога и Гитлера.

— Это преддверие ада, — говорит Порта, проглотив кусок мерзлой рыбы.

— Оказаться бы снова с партизанами там, где круглый год лето, как в Испании или Африке, — мечтает вслух Малыш.

— Хорошо было бы остаться с ними, — говорит Порта. — Время было опасное, но чудесное. Самолеты прилетали, как моторизованные Деды Морозы, и сбрасывали продовольствие точно в назначенное время.

— Вот бы повезло нам отправиться на Кольский полуостров, — восторженно говорит Малыш. — Можно было б искать жемчужины в перерывах между боями, а когда кончится война, мы вернулись бы в Гамбург с мешочками жемчуга, которого хватило бы на покупку славной пивной. С длинной-длинной стойкой, где все ребята могли бы встать одновременно, держа одну ногу на бронзовой перекладине, с кружками пива в руках. Черт возьми! — добавляет он после паузы. — Чего бы я ни отдал за такое заведение, где приятно пахнет духами шлюх, табачным дымом и свежеочищенной воблой!

— В реке Кола есть жемчуг? — удивленно спрашивает Штеге. Его не было с нами в тридцать девятом — сороковом годах, когда мы, немецкие солдаты, носившие финскую форму, действовали в тылу противника под командованием лопаря, лейтенанта Гури, в русских мундирах. Мы так часто меняли мундиры, что бывало нелегко вспомнить, на чьей мы, собственно, стороне.