Блюз чёрной собаки

Писатель вскоре захрапел, а я лежал и никак не мог понять, что дал мне сегодняшний вечер в плане дознания. Бездна информации ни на йоту не приблизила меня к разгадке исчезновения и гибели Игната Капустина. Я ворочался, ложился так и этак, пока вдруг не сообразил, что среди готов практически никто и никогда не погибал и не калечился, если не считать Яна Кёртиса, который всё-таки был только на подступах к новому стилю. Что это значило? Что готы не открыли в музыке ничего нового?

Или это означало, что Сорока это «что-то новое» открыл?

Это могло быть совпадением, а могло и не быть. К мистической стороне вопроса я по-прежнему относился с изрядной долей скепсиса.

Я повернулся на другой бок и вскоре уснул. Однако выспаться мне не удалось. Снилась какая-то чушь. Сперва приснился один мой давнишний друг (во сне я твёрдо знал, что это он, но почему-то не мог ни увидеть лица, ни припомнить фамилии), в руках у него была скрипка — даже не скрипка, а альт, хотя я знаю, что он сроду ни на чём не играл. Мы стояли за кулисами, похоже, дело близилось к началу концерта — за тяжёлым занавесом слышался приглушённый гул зрительного зала. Я был явно не в своей тарелке: мне нужно было объявлять номер, а я никак не мог вспомнить имя. Чувствовал я себя дурак дураком. «Слушай, как тебя объявить?» — наконец спросил я его напрямую. На что друг усмехнулся и сказал: «Скажи просто: «Блюз чёрной собаки!», подмигнул — и вдруг превратился… в Аркадия Ситникова. Я почувствовал облегчение и уже собрался идти на сцену, как вдруг заметил, что на смычке у Сита нет волос, только голая трость. «Эй, — сказал я, — у тебя ж смычок без волосьев!» — «Это нестрашно, — серьёзно сказал тот. — Я и так сыграю. Так даже лучше получится».

На этом месте я и проснулся.

За окнами было серо и тускло. Танука трясла меня за плечо. В руке девчонка сжимала телефон, его маленький экранчик ещё светился.

— Вставай, — хмуро сказала она, когда я проморгался, прозевался и начал немного соображать. Она казалась перевозбуждённой, взвинченной. Если б я вчера сам не видел, решил бы, что она в эту ночь не спала.

— Что случилось?

— Плохие новости. Ситникова порезали.

4 БЕС ГИТАРЫ

ПЕРСТОРЯД — слово, которое в музыке означает наиболее удобное расположение и последовательность употребления пальцев при исполнении определённых мелодий. Среди лютнистов Малой Азии XVII века особенно ценились персторяды Юсуфа Масуди. «Персторяд шайтана» — выражение, означающее, что это очень трудное место. Существует испанская версия «Персторяда шайтана», ею пользовались мавры. Она сохранилась лишь в переработанном виде для гитары, и из неё можно увидеть, что кроме десяти пальцев использовался и одиннадцатый, — легенда говорит, что здесь шайтан прибегал к помощи хвоста.

Милорад Павич

Ненавижу ночевать где попало! Вот и сейчас от неожиданности я слишком резко сел и сразу стукнулся головой. Сверху посыпались книжки, тяжёлые тома в коже, с золотым тиснением; один больно стукнул меня по макушке. Прикрыться руками не удалось — всё-таки спал я в мешке. Танука привычно и предусмотрительно отодвинулась. Что да, то да. Гравюра «Смерть библиофила». Где спасатели?..

Последняя толстенная книжень в голубом коленкоре шлёпнулась мне на колени и раскрылась на титульной странице. Я машинально посмотрел на заглавие и выпучил глаза: «Реактивная авиация XX века». Бр-р… Маразм крепчал. Что делает справочник по реактивной авиации в библиотеке института рыбного хозяйства?!

— Как порезали? — наконец спросил я, выбираясь из-под книжного завала. — Чем?

— Ножом.

— Почему?

— По кочану, — огрызнулась Танука, отпасовав мои вчерашние слова. Я покраснел, а она пожала плечами и посмотрела на телефон. — Понятия не имею, если честно. Дома у него всё на месте, ничего не взяли… Вообще, давай собирайся: уже полседьмого, надо уйти отсюда, пока не пришли сотрудники.

— Сотрудники? — Я почему-то подумал о милиции. — Какие сотрудники? Ах да…

Я стал выпутываться из мешка. Сделать это оказалось не легче, чем бабочке вылезти из кокона. Чёрт, я уже забыл, когда мне последний раз удалось нормально выспаться. Не спал как следует дня три, а может быть, четыре, с того памятного полночного звонка. Я взглянул на ту сторону стеллажа. Спальник и матрас отсутствовали — Севрюк уже встал. Из коридора слышались шаги и плеск воды. Я поднял лежащую в изголовье футболку и стал одеваться.

— Отвернись, — потребовал я (Танука отвернулась). — Как это случилось?