Блюз черных дыр и другие мелодии космоса

В 1952 году, примерно за десять лет до поступления Кипа в Принстонский университет, его знаменитый наставник Уилер читал там первый курс лекций по теории относительности. Лучшим способом для самого Уилера узнать предмет глубже было – начать его преподавать. Судя по всему, это стандартная тактика для преподавателей физики. И вся дальнейшая жизнь Уилера оказалась связана с общей теорией относительности. Он взрастил сорок шесть докторов физических наук (среди которых нельзя не отметить самого прославленного, а именно – Ричарда Фейнмана[8]). Уилер известен как “дедушка американской теории относительности”, наставник первого поколения знаменитых американских ученых, работающих в этой области (в их числе находится и Кип), а также нескольких последующих поколений. Помню, как я увидела его на одном из так называемых “принстонских обедов”, где гости должны представлять за общим столом свои научные работы. Уилер, несомненно, стал там звездой. Ему было уже за восемьдесят, и он напряженно вслушивался в речи докладчиков с помощью слуховой трубки. (Уж не померещилась ли она мне?)

Уилер начал заниматься теорией относительности сразу после того, как вышел из программы по созданию ядерного оружия. С 1942 года и до конца войны он проектировал реакторы для наработки плутония. Плутониевые заводы были огромными, рассчитанными на выработку 250 миллионов ватт, что почти в два раза превышает мощность, требуемую для освещения Таймс-сквер в Нью-Йорке. И вот эту электроэнергию заключили в специальное устройство, которое затем доставили на истребителе к цели и сбросили на землю, произведя взрыв мощностью 20 килотонн в тротиловом эквиваленте. Первое в мире испытание атомной бомбы (плутониевой) провели в американской пустыне. Оппенгеймеру[9], наблюдавшему за взрывом, вспомнились тогда слова из древнеиндийской Бхагавадгиты: “Я стал смертью, разрушителем миров”[10]. Меньше чем через месяц урановую атомную бомбу “Малыш” взорвали над японской Хиросимой, а три дня спустя плутониевую атомную бомбу “Толстяк” сбросили на Нагасаки.

Желая исполнить свой гражданский долг, Джон Уилер, в числе других, принялся заниматься военными разработками, несмотря на давление со стороны семьи и вынужденную приостановку собственных научных изысканий. Прежде, пока долг не призвал его, он нередко слушал новости по радио в чайной комнате принстонского Fine Hall, где царила подчеркнуто интеллигентная, в подражание атмосфере британских университетов, обстановка. Хотя Уилер и дружил с учеными-эмигрантами, в том числе близко – с Альбертом Эйнштейном, он все же считал, что слухам о немецких зверствах верить нельзя. И он им не верил. По его собственным словам, коллеги приходили в ужас, когда видели, как он беззаботно просматривает материалы нацистской пропаганды, приходившие ему, члену Немецкого физического общества, по почте. В своей автобиографии Уилер описывает, как симпатизировал Германии, веря, будто немецкое господство принесет Европе стабильность, рассказывает о своем разладе с родителями и о том, как постепенно, на протяжении войны, менялось его отношение к Германии. Уилер откровенно пишет о своих заблуждениях, которые он со временем осознал, и о том, как пришел к взаимопониманию с родителями, потому что не смог закрывать глаза на все накапливавшиеся свидетельства об ужасах фашистского режима. “Сейчас, по прошествии более пятидесяти лет, трудно воссоздать мой образ мыслей в то время. – признается ученый. – Даже когда я прилагал все усилия, чтобы помочь победить Германию, я твердо верил, что все люди по своей сути хорошие. К концу войны я был уже не так глуп. Но лишь посетив в 1947 году Освенцим, я полностью осознал кромешный ужас немецкого варварства”.