Спать им той ночью не привелось. Неприлично как-то. Вроде и решили не смущаться, а на деле… и Кейро Трей на площади. Одри было страшно. Только-только Деайним из Башни выкарабкался, и на тебе. В трактирном чадном угаре плавали лица, словно сброшенные маски, сомнутся сейчас, опадут сухими листьями, и из-под них вынырнет страшное. В каждом лице, как бы отделенном от своего обладателя, Одри мерещилось «во имя Имени», и она судорожно думала: «Донесут… донесут…» Деайним ни о чем таком не думал. Не из беспечности, а чтобы не накликать. Кабацкие морды были для него просто кабацкими мордами, без подтекста.
— Как ты можешь есть эту дрянь? — после долгого молчания подумала Одри. Деайним чуть не ответил ей вслух. Спасибо еще, с набитым ртом сидел. Подавился. Сразу опомнился.
— Станешь аппетит отбивать — вообще жрать перестану. Сиди тогда голодная.
— А сам?
— А мне не привыкать.
Что верно, то верно. Высверкивает в памяти и гаснет… голод каторги… голод армейского перехода, воды тоже нет, рот сохлый, язык распух… очистительный пост после долгих мучений, звенящая легкость во всем теле, солнце пронзительно ясное… голод тюремный, похлебку это жуткую в себя не затолкнешь, душа не принимает… голод беглого в горах, холодно, муторно, какую-никакую травку пожевать, и той не найдешь… и вечный голод бунтаря-профессионала, безденежье, страшный запах свежего хлеба по всей улице, треск и сладкая гарь от возлитого на жертвенники вина, свежий запах салата из виорка, мясо, шипящее на углях, хоть камни грызи…
— Ладно. Сдаюсь, Ешь.
Маслянистый блеск Золотого Браслета привлекал к Деайниму не одну пару глаз. Сохранить должное выражение лица делалось все труднее. Деайним лениво двигал челюстями, потягивал бурду с гордым названием чистейшего ойренского вина и в ответ на расспросы отшучивался. Шуточки его по солености не уступали местной кормежке. Внезапно Деайним снова стиснул мысленное кольцо. Ну, не так внезапно — предмыслие было. Но Одри забыла его смысл мгновенно, попав в гигантскую воронку боли. Она судорожно уцепилась за ее края (должен же быть какой-то смысл в этом предательстве — зачем ему?) снова заскользила, сорвалась и рухнула вглубь.
…Все началось в те приснопамятные времена, когда Правительнице Эйлене-Аят даже и не снилось ее нынешнее высокое положение. Звалась она просто Эйлене-Аэйр, и мальчишка из рода Айним благополучно протирал коленки на штанах, ухлестывая на чем свет стоит за малышкой из рода Эйле. Помолвили их едва не с рождения Эйлене. Жених еще пешком под стол бегал, а невеста орала в люльке дурным голосом. Через годик-другой, когда прооралась, стало ясно, что вырастет Эйлене красавицей, и пятилетний Деайним ходил гордый, как демон Айт после первой удачи. С десяток лет он эдак погордился, далее судьба распорядилась по-иному.
То, что Правительницы, воплощения Аят, должны быть полны ее силы, разумелось само собой. Значит, и замужем они не бывали, детей не имели тем более, а власть наследовали дочери сестры. Трудно сказать, своей ли смертью умерла Эйлеан-Аят. Может, и помог кто. Эйлене-Аэйр не была племянницей, да и вообще седьмая вода на киселе, но после того, как законные претендентки взаимоуничтожились в предвыборной борьбе, щедро усеянная трупами дорога уткнулась в ее ворота. Соплячка еще детскую серьгу из уха не вынула, но что делать? Или хоть видимость соблюдения закона, или усобица, третьего не дано.
Деайним, себе на горе, как раз поторопил свою родню, и с него детскую серьгу уже сняли, возместив потерю головной цепочкой. Если хоть один из помолвленных уже взрослый, разорвать помолвку нельзя. Убить разве только. Серебряная цепочка Деайнима сковала Эйлене-Аэйр на пути к Эйлене-Аят.
Родители Деайнима сориентировались мигом и выдворили жениха Эйлене в действующую армию прежде даже, чем сама Эйлене сообразила что к чему. Там Деайним Крайт пользовался лютой ненавистью всего начальства, включая Акейту — возглавлявшую пограничный гарнизон. Деайним никогда не возражал старшим по званию. Блестящий риалот, он в словах не нуждался. Хохотала вся армия, но ведь не наложишь дисциплинарное взыскание за мелодию!