Ближнее море

Правда, в то время издательство «Астапресс» уже дышало на ладан и вскоре благополучно загнулось, не найдя денег не то что на издание книги, а даже на то, чтобы вывести текст на принтере.

Тогда эстафету с «Кодзики» подхватило маленькое издательство «Шар», расположенное на территории трикотажной фабрики «Красное знамя». К тому времени Сергей уже получил гранд от японского общества на издание драгоценной рукописи. Драгоценной во всех отношениях, так как «Кодзики» считались утерянными и в Японии книга сохранилась лишь отдельными фрагментами и многочисленными ссылками на то, что когда-то она действительно находилась на островах богини Аматэрасу.

Итак, Сергей спас старинную рукопись, а та в свою очередь замечательным образом отблагодарила его. Через некоторое время после издания книги, устав от безденежья (ему полгода задерживали зарплату), Смоляков ушел из издательства, забрав в качестве оплаты за шесть месяцев работы половину тиража «Кодзики». Свою долю экземпляров он тут же продал за фантастическую по тем временам сумму в семьсот долларов и открыл свое собственное издательство «Гиперион», которое – вот ведь тоже знак судьбы – долгие годы издает японскую литературу.

С Сергеем мы познакомились в театре у Вадима Максимова, а книга «Кодзики» стоит на полке в моей комнате. Отличная, прекрасная книга! Впрочем, со Смоляковым и особенно издательством «Гиперион» меня роднит отнюдь не только страсть к Японии. Ведь именно в «Гиперионе» вышла моя «Изнанка веера»! Такое не забывается!!!

* * *

Мама (проходя мимо моей комнаты в кухню):

– Какая сволочь не выключила свет в прихожей? Сколько уже нагорело?!

Через минуту, возвращаясь с подносом:

– И какая гадина выключила свет?!

Рифма

– Рифма – это что-то механическое, она не имеет отношения к поэзии, – объясняет мне пожилой японец, сотрудник популярной газеты «Майнити». – В том, что вы называете «европейской поэзией», много правил, которые можно вызубрить и сочинять стихи. Да что там люди – машины справляются с такой поэзией.

Невольно вспоминается Артюр Рембо: «неупорядоченность в мыслях священна»!

– Настоящая поэзия – язык образов и созвучий. Услышишь стихотворение, и в душе вдруг что-то зашевелится. Поэзия – это откровение.

Откровение или открывание – например, двери в неведомый, прекрасный или ужасный мир.

«Бог создал поэтов, чтобы ему было с кем разговаривать». Поэт говорит с Богом, и Бог говорит с поэтом. Но этот диалог не происходит в закрытом пространстве, вакуум не передает голосов. Бог не просто общается с поэтом, а общается через поэта с другими людьми благодаря тому универсальному языку, которым владеет поэт.

Гойя называл живопись всеобщим языком. Генри Уодсворт Лонгфелло написал: «Музыка – универсальный язык человечества». Гойя был глуховат и к тому же превыше всего ценил тот вид искусства, в котором лучше разбирался. Лонгфелло был поэтом, ценившим в поэзии ее музыкальность. Да, действительно, музыку и живопись можно воспринимать не зная языка, на котором говорили создатели музыкальных или живописных произведений. Что же говорить о поэзии, которую невозможно воспринять в отрыве от языка?

Но я имею в виду не «бумажную» поэзию, или, точнее, не только ее. Поэзия – язык Бога. Поэт это не просто человек, умеющий считать слоги в строке, пользоваться рифмой или уметь обходиться без нее. Поэт – степень умения говорить с Богом.

Последний вечер

В 1987 году Николай Якимчук договорился с поэтом Геннадием Алексеевым об интервью.

«Было такое ощущение, что у него никто до меня не брал интервью. Признавали, восхищались, любили, были долгие, возможно, содержательные интересные беседы, а вот чтобы записать все это на диктофон… Во всяком случае он был удивлен и сразу же согласился встретиться».

Прощаясь с Алексеевым, Якимчук протянул подборку своих стихов в прозе. Это была рукопись «Книги странника». До этой встречи он не решался показывать кому-либо свои творения. Но упустить шанс получить ответ от верлибриста Алексеева он не мог.

– Хорошо, я посмотрю, – с готовностью согласился Геннадий Иванович, чем снова приятно удивил Николая. Почему-то думалось, что мэтр окажется непременно сильно занятым и его придется неуклюже упрашивать.

– Наверное, у вас и без меня полно дел? Когда можно позвонить, через недельку? Через две?

– Нет, отчего же, сегодня вечером и звоните, – ободряюще улыбнулся Алексеев.

Окрыленный внезапной удачей, Якимчук летел домой, унося в своем диктофоне желанное интервью и предвкушая, что еще скажет ему легендарный поэт.

Впрочем, в тот вечер он не позвонил, а мужественно решил запастись терпением и вновь побеспокоить мэтра денька через три, чтобы уже наверняка.

В трубке раздался женский голос:

– А Геннадий Иванович умер три дня назад, – печально сообщила женщина, и разговор прервался.