Ближневосточная новелла

Трамвай остановился против универмага «Омар эфенди». Дверь открылась, вошли две сестры-сиделки из больницы Каср ал-Айни, а за ними — девушка-гречанка. Все сели на скамейку напротив. Затем по ступенькам поднялась высокая дама лет пятидесяти с дочерью, видевшей не более двадцати весен. Женщина в покрывале взяла пакеты на колени, чтобы освободить место для матери, которая продолжала разговаривать с дочерью;

— Не ной, Галила! Я уже говорила, дорогая моя, что не могу купить тебе скатерть, не посоветовавшись с отцом. Он дает нам на белье всего пятьдесят фунтов, а скатерть стоит двадцать.

— Мне от тебя ничего не нужно.

— Ну, дорогая моя, что это, первая скатерть? Или последняя? Завтра купишь все, что твое сердце пожелает, на деньги мужа и успокоишься…

— Ну да! Даст мне муж двадцать фунтов на скатерть! Ему что ни попади в кулак — запихнет себе в зоб, как пеликан.

Вошел кондуктор.

— Билетики, сударыни. Вам билетик, мадам. Куда изволите? Тогда еще один миллим[10].

— Молочный шоколад! Всего один миллим за плитку шоколада. Дешевизна! — выкрикнул мальчишка-торговец.

— Эй, парень! Ты всюду за мной по пятам! Не тебе ли было сказано выйти на предыдущей остановке?! Хватит, братец! Избавь меня от твоего вида!

— Минутку, уважаемый! Эй, шоколадник, дай мне плитку. — Дама в покрывале открыла кошелек, заплатила за плитку шоколада, приподняла вуаль и начала есть. — Ужасно мягкий, дорогой мой.

— Это от погоды! Очень жарко. Молочный шоколад!

— Ну, пошел теперь, мистер!

Трамвай остановился. Разносчик шоколада сошел. В трамвай вошли еще две женщины.

— О господи! И отчего это так много народу?!

— Нам придется стоять…

— Дорогая моя, не могу я стоять в трамвае — качает.

Одна из сестер-сиделок освободила место:

— Пожалуйста, присядьте, сударыня, устраивайтесь поудобнее.

— Спасибо, дорогая. Я вас потревожила.

Напротив женщины в покрывале села беременная. Она тоже полновата и белокожа, но ей нет еще и двадцати двух. На шее у нее поблескивает золотое ожерелье, запястья в браслетах — по всему видно, живет в благополучии.

— Билетики, сударыни. Куда желаете?

— Два до конца.

Беременная уплатила за обеих, кондуктор дал ей сдачу и ушел, не закрыв дверцу между отделениями трамвая.

— Дай мне твои вещи, Фардус, — обратилась беременная к подруге.

— Я пойду сяду там, дорогая, — сказала та. — Там никого нет.

— Но там же мужчины…

— Ну и что? Не съедят же нас мужчины!

— Ей-богу, она права, — сказала женщина в покрывале, бросив обертку от шоколада. — Это мы едим мужчин, а не они нас.

— Это как?

— Как? Есть ли нужда спрашивать, мадам? Разве Еву сотворили не из ребра Адамова? Какая нам цена без них?

Женщина стянула с плеч покрывало, и оно легло вокруг нее.

— Вы преувеличиваете, сударыня, — повернулась к ней одна из сиделок. — Разве мы им не служим, не ухаживаем за ними? Не мы ли приносим им детей и создаем домашний очаг?

— Дом? Женщины, дорогие мои, ей-богу, дом без мужчины ничто: пол да стены — одним словом, могила, да и только. Пусть Аллах не осудит слышащих мои слова и никогда не лишит их мужчин.

Все засмеялись, даже гречанка. Говорившая невозмутимо оглядела всех, не видя причины для веселья, и продолжала:

— Когда мужчина возвращается домой, к семье, этому мгновению нет равного на свете: «Эй, жена, возьми-ка разрежь этот арбуз. А почему дверь была открыта? Встань-ка, прогони мух да задерни шторы: вздремнуть хочется». А как хорошо посидеть вместе вечерком на балконе, ты рассказываешь ему, что у тебя на сердце, он — тебе…

Дверца открылась, вошел кондуктор. Женщина в покрывале замолкла и стала смотреть в окно на длинную улицу. Каср ал-Айни. Через мгновение трамвай остановился. Гречанка и сиделки вышли, мать пересела к дочери.

— Благослови ее господь, она, должно быть, невеста, — обратилась к ним женщина в покрывале.

— Да, мадам, это моя старшая дочь, ее свадьба через двадцать дней.

— Пусть Аллах разрешит все счастливо. А ваш жених так же красив, как вы?

Девушка посмотрела на нее, но ничего не ответила.

— Он ей не нравится, — поспешила с ответом мать. — Ничто ей на свете не нравится. Ей нужны молочные реки да кисельные берега.

— Мне нужен хороший дом, — раздраженно вмешалась дочь. — Ради чего же выходят замуж?

— Как это ради чего? — поразилась женщина в покрывале. — Да разве можно так говорить, девушка? Для кого мы одеваемся? Для кого красимся и белимся? Самые распрекрасные ткани не радуют, если они не куплены мужем!

Трамвай остановился. Беременная с подругой и мать с дочерью вышли. На мгновение воцарилась тишина. Ее нарушила старушка:

— Спаси нас Аллах, отчего это так много мух?

— Да они и впрямь такие нахальные, — поддержала ее женщина в покрывале.

— Что чума — и в доме, и на улице, никакая отрава их не берет. Была когда-то липкая бумажка, но теперь ее не достанешь!

— Липкая бумажка? У меня дома четыре мотка — все новые.

— Где ты взяла, доченька?

— Новый лавочник принес, он открыл магазин неподалеку от нас. Высокий такой, смуглый, как зовут — не помню.

— Интересно, где он ее раздобыл, я повсюду искала…