«Ближние люди» первых Романовых

Московское царство не стоит идеализировать, и оспаривать состоявшиеся исторические перемены не приходится. Вряд ли уместны и какие-то современные аналогии с «царем и боярами». И всё же след, оставленный «ближними людьми» в истории первых московских царей, очень глубок, и без его изучения общая картина истории России оказывается неполной.

* * *

Известные и малоизвестные «ближние люди» были практически у каждого московского великого князя, начиная с Ивана III, правившего в 1462–1505 годах и создавшего Русское государство на рубеже XV–XVI веков. Можно вспомнить зятя Ивана III тверского князя Василия Даниловича Холмского, князей Патрикеевых и Ряполовских, чьи имена открывали первые известные списки членов Боярской думы. В широком смысле ближний круг — все бояре и окольничие, входившие в Думу в конце XV века, а их насчитывалось 10–15 человек. Но в узком смысле речь должна идти действительно о самых приближенных людях, к кому великие князья чаще всего обращались за советом и кому поручали наиболее сложные дела, требовавшие безусловной преданности и «короткой» памяти — умения хранить дворцовые тайны. В ревниво следящей за местническим возвышением родов служилой среде такое выделение одних или приближение других не могло оставаться незамеченным. Устранение от рассмотрения дел остальных советников вызывало обиду на великого князя. Хорошо известны слова Никиты Ивановича Берсеня Беклемишева, жаловавшегося Максиму Греку на великого князя Василия III (1505–1533), что тот «запершыся сам третей у постели всякие дела делает»[1]. В словах Берсеня Беклемишева, оправдавшего свое прозвище колючего «крыжовника», конечно, нет никакого оппозиционного значения, любой служилый человек мечтал оказаться в числе советников великого князя. Но неосторожная критика великого князя за перемену «старых обычаев» стала одним из оснований для смертного приговора Берсеню в 1520-х годах.

Великие князья были связаны неписаным общественным договором со своим окружением, но не настолько, чтобы обращаться за советом исключительно к боярам. Постепенно в Боярской думе появляется новый чин думных дворян — сначала как прецедент, необходимый для того, чтобы княжеские любимцы имели основания для постоянного присутствия в Москве и участия в заседаниях Думы. Точное определение значения думного дворянства можно видеть в упоминаниях в источниках об Иване Юрьевиче Шигоне Поджогине. Про этого «ближнего человека» великого князя Василия III говорили, что он сын боярский (действительно происходивший из старомосковского рода Зайцевых), «который у государя в думе живет»[2]. Фаворит великого князя участвовал во всех важнейших делах, особенно заметна его роль советника в дипломатических переговорах со Священной Римской империей, Литвой и Крымом. Но был он известен и другими делами. Процитируем выдающегося историка и исследователя Боярской думы Александра Александровича Зимина: «В конце 1525 г. именно Шигона добился согласия от Соломонии Сабуровой на пострижение ее в монахини, не брезгая такими средствами, как избиение бичом. В лице Шигоны Малюта Скуратов имел своего… предшественника при дворе Василия III… Так же, как Малюта, Шигона на ратном поприще не отличался. То ли общее возмущение эпизодом с Соломонией, то ли чрезмерное властолюбие Шигоны привело к тому, что вскоре после 1525/26 г. его постигла опала, и он исчез со страниц источников»[3]. Впрочем, место фаворита пустовало недолго, в последние годы в окружении великого князя Василия III выдвинулся боярин Михаил Юрьевич Захарьин — один из предков Романовых.

Единственным в своем роде случаем фавора у правительницы Елены Глинской была история боярина и конюшего князя Ивана Федоровича Овчины Оболенского. Во времена Василия III он не был особенно заметен на службе и получил свой боярский чин только после начала правления Ивана IV (1533–1584) и «регентства» его матери великой княгини Елены Глинской в 1533–1538 годах. Всё встанет на свои места, если вспомнить, что родная сестра фаворита, вдова дворецкого Василия III Аграфена Челяднина, была мамкой Ивана IV. Давая предсмертные распоряжения, великий князь Василий III завещал ей «ни пяди» не отступать от своего наследника. И вполне естественно, что родственники верховых боярынь из женского двора великой княгини Елены Глинской остались ее первыми советницами и способствовали движению в чинах своих близких. Тем более что их было совсем немного и все они принадлежали к аристократической и служебной элите московских великих князей. Так быстро произошло возвышение князя Ивана Овчины Оболенского, с июля 1534 года упоминавшегося с чином боярина и конюшего. Важнейший в дворцовом управлении чин, изначально связанный со взиманием налога с клеймения лошадей, с этого времени является главным признаком власти первого человека и его особенного влияния в окружении монарха.