Близнец

– Тогда как же быть?

– Если бы я знал… Если бы хоть кто-нибудь знал… Вот вы, молодой товарищ, не видите ли во сне, что вас душат?

– Нет, к счастью, пока не вижу таких снов.

– Скоро увидите. По лицу вашему заметно, что это будет скоро. Тогда вспомните меня и произнесите следующее заклинание. Запомните его, пожалуйста, или запишите. “Доллар, доллар, пошел бы ты на хер. Как жил без тебя, так и проживу дальше”. И постарайтесь немедленно бежать из тех мест, где вас настигла эта зеленая зараза. Ни на миг не задумывайтесь и бегите, иначе вы пропали. Однажды ночью приснится кошмар, что подкрадется к вам некий бандит со зверскими глазами и станет душить, схватив вас за шею. И вы посмотрите ему в глаза и увидите, что это ваш потусторонний близнец, что это вы сами.

На душе у Василия, вынужденного слушать всю эту бредятину, стало совсем скверно, и, как всегда это у него бывало, фантазия мгновенно унесла его за тридевять земель, на этот раз почему-то в памирский горный кишлак на плоскую крышу деревенского дома. Была ночь – необыкновенно яркие, отчетливые, словно светящиеся кристаллы, висели звезды над самой крышей, на которой я лежал, укрытый тяжелым ватным одеялом. Уютно пригревшись всем телом, но с лица овеваемый холодным ночным воздухом высокогорья, я бросил последний бездумный взгляд на сверкавшее в звездах небо – Вселенский Единый Кристалл,- и глаза мои сонно закатились, правая рука привычно поднесла ко рту большой палец, который после многих лет дурной привычки стал выглядеть заметно тоньше, чем такой же палец на левой руке…

ГЛАВА 11

Пророчество или предупреждение, высказанное старым писателем, не показалось

Василию ни достаточно серьезным, ни окончательно глупым. Разочарованный встречей, он постарался выкинуть из головы весь нудный разговор с известным литературным реликтом, которого постсоветский модернист в самом деле когда-то почитывал и кое в чем даже одобрял. Но, посетив его в Переделкине,

Вас. Немирной потерял всякий интерес к нему – не ожидал, что старый мастер, в последние годы резко отличавшийся по литературному слогу от всех своих сверстников и даже от себя самого, раннего советского периода, окажется столь банально философствующим ворчуном. Философия которого сводилась к рабьей мудрости зашибленных обывателей: все зло от денег, не в деньгах счастье – и тому подобное.

Но когда за несколько секунд до своей гибели увидел в отражении ночного окна своего убийцу, уже умирая, но еще не понимая, что умирает, в какую-то тысячную долю секунды брат признал правоту старого писателя. Действительно – никаким другим способом, кроме убийства, нельзя было пытаться присвоить себе чужое время жизни. Подобно пороху – изобретению китайцев или динамиту – изобретению А. Нобеля, деньги способны только взрывать и разрушать то, что было создано творчеством человека.

Старый писатель, переживший молодого, так никогда и не узнал о гибели последнего, вполне возможно, что даже ни разу не вспомнил про их единственную встречу в Переделкине. Но я, близнец Василия, однажды обнаруживший себя в старике, который сидел на краю кровати, свесив с нее сизые ноги в куриных пупырышках, и рассматривал собственное брюхо, покоившееся на его коленях, я также ничего не помнил о его прошлом, но зато прозорливо и остро предвидел будущее.

Мое близнецовское человеческое естество было двузначным и обладало взаимоисключающими возможностями. С одной стороны, я не знал и никогда бы не мог узнать, кто плюнул мною в этот прекрасный мир, и сверкнувшее, словно бриллиант, проворно шмыгнувшее в мировое пространство плюновение сие мало чего могло объяснить про намерения тех, что отправили его существовать – энергичным толчком своего дыхания, из благоухающих уст своих. С другой стороны – не было ничего более спокойного, величавого, медлительно-громадного, неспешного, чем я со своей невидимой душой, намного превосходящей чувством собственного достоинства даже колоссальных размеров тучу, наполняющую собою три четверти обозреваемых небес – розовобокую, высочайшую, пышную, словно императрица небес, высоко вознесшую свою завитую главу в синее небо. Я смотрел на эту самодержавную тучу благосклонно, добродушно, словно сытый лев на какое-нибудь небольшое пушистое животное, которое он вовсе не собирается обидеть. В моей душе обретался титанический покой художника, который совсем недавно завершил свою лучшую работу. И чувству моей уверенности, значительности во Вселенной не было никаких границ, мерил, пределов.

Да, это я, Господи,- тот семидесятилетний старец, и более чем вдвое молодой

Василий – это я. Какая же во мне свирепствует яростная демиургическая сила, и как это я умудрился прожить на свете семьдесят лет, ни разу не выложившись в полноте этой силы! Но теперь подобному неразумию и такой нелепости конец – проморгавший жизнь Василий и зря растративший свои дни старик пусть умрут, их похоронят, а вместо них продолжу я, неопалимый в смертном пламени близнец

Василия Немирного.