Близнец Бешеного

— Никогда не говори в тюрьме «спасибо», говори — «благодарю»: могут неправильно понять!.. — заметил Никитич и тут же спросил: — Выходит, правда, что за драку? Но почему у тебя нет ни одного даже синяка, хотя бы завалящего какого?

— Хочешь жить — умей крутиться! — с улыбкой произнёс Серафим.

— И много ты им «накрутил»?

— Каждый получил по делам своим! — многозначительно произнёс Серафим.

— Даже и не знаю: радоваться за тебя, парень, аль огорчаться? — растерянно произнёс Никитич.

— Помните, что я вам сказал? Всё будет хорошо…

— …только кончится плохо! — закончил за него старший прапорщик. — Помню! И теперь, кажется, до меня начинает доходить, для кого кончится плохо! — в его голосе слышалось явное восхищение. — Только знаешь, парень, жалко мне тебя, искренне говорю, жалко: в тюрьме и не таких ломали…

Таких в тюрьме не было никогда! — твёрдо произнёс Серафим: в его голосе не было бахвальства или наглости, он как бы просто констатировал истину, потом, чуть подумав и вспомнив про своего учителя, побывавшего в тюрьме, добавил: — Во всяком случае, в вашей тюрьме точно!

— Ну-ну… — проговорил старший прапорщик, и было непонятно: он сомневается или удивляется этому странному пареньку. — Пошли переодеваться…

— Переодеваться? — удивился Серафим.

— Наказанные карцером отбывают срок наказания в специальной робе для карцера… — с огорчением пояснил Никитич.

Введя Серафима в небольшую каптёрку, он достал с полки свежевыстиранную робу: тонкие хлопчатобумажные штаны, рубашку грязно-серого цвета и матерчатые тапочки. На рубашке и штанах была надпись: «карцер».

— Это чтобы не украли? — хмыкнул Серафим.

— Чтобы издалека знать, кто ты? — пояснил Никитич и добавил. — Переодевайся, а свои вещи сложи на эту полку: твой номер семнадцать. По окончании срока наказания карцером все получишь обратно… Можешь не беспокоиться: здесь ничего не пропадает… Ты впервые попадаешь в карцер?

— Впервые…

— Питание уменьшенное: раз в день горячая пища, лёгкий супчик и каша в обед, утром и вечером — по кружке кипятку, и на целый день — уменьшенная пайка хлеба. Не Бог весть что, но умереть не дадут, — заверил Никитич. — Ни шконок, ни постели в карцере не положено: спать придётся на полу. Сейчас, слава Богу, лето, и в камере не так холодно… Ну, да ты, парень, как я понял терпеливый: все выдюжишь…

— А куда я денусь? — с задором произнёс Серафим. — Но почему такая печаль в голосе, командир? — спросил он.

— Беспокоит меня эта шестая… — признался Никитич. — Сейчас-то она пустая, но я нисколько не удивлюсь, что вскоре к тебе подселят соседей…

— Ну, подселят, и что? — пожал плечами Серафим.

— Это будут не просто соседи… — он вдруг понизил голос до шёпота. — Настоящие костоломы, профессионалы, они… — договорить он не успел: трижды ударили по железу. — Никак уже по твою душу, — он тяжело вздохнул и укоризненно покачал головой: — Ну, держись, парень: в то, что происходит в этой камере, я не могу вмешиваться. Могу только дважды открывать дверь: когда ввожу в карцер, и когда вывожу по окончании срока. Так-то…

Никитич подвёл его к шестой камере, открыл железную дверь, впустил его, потом закрыл и крикнул в сторону выхода:

— Иду!..

* * *

Предчувствие Никитича не подвело его и на этот раз. Незадолго до того, как Серафима вызвали из сто девятой камеры и повели в карцер, по приказу Баринова к нему в кабинет привели двух здоровяков, настоящих громил. Они вошли и почтительно остановились у самого порога.

— Есть работа, — коротко бросил старший Кум, даже не взглянув на вошедших.

— Работе мы завсегда рады, — ответил бугай, что пониже, радостно потирая ладонями-лопатами.

— Главное, чтоб отдача была по заслугам, — заметил высокорослый.

Вот кто своими габаритами и длинными руками-лопатами действительно напоминал Гориллу.

— Тебе ли жаловаться, Дробилин? — недовольно скривил губы Баринов.

— Что вы, гражданин начальник, я и не думал жаловаться! — тут же воскликнул он. — Это я так, для порядку…

— Я тебе покажу порядок! — сердито воскликнул майор и стукнул кулаком по столу. — Забыл? Здесь я — ваш порядок!

— Да мы что, мы — ничего! — испуганно пролепетал Дробилин.

— Вот именно, вы — НИЧЕГО! Пыль под ногами! — он и сам не понимал, с чего вдруг сорвался.

— Так точно, гражданин начальник! — угодливо воскликнул тот, что пониже.

— Все ты, Барсуков, правильно понимаешь, — начал успокаиваться Баринов. — Сейчас вас отведут в карцер, в шестую камеру, там сидит молодой парень, которого вы должны отделать как следует…

— А вдруг помрёт? — спросил Дробилин.

— Если помрёт, голову оторву обоим! — тихо, но вполне внятно, произнёс майор. — Я, кажется, ясно сказал: отделать как следует, а не убивать, дошло до вас?

— А может, «опустить» его? — предложил вдруг Барсуков.

— Что вспомнил кое-что из прошлого? — с явным намёком спросил Баринов. — Да ты не бледней: шучу я, шучу, — успокаивающе заметил майор и серьёзно добавил: — Опускать не нужно!

Он вовремя перехватил недоуменный взгляд Дробилина: в планы старшего Кума вовсе не входило вызвать вражду между своими помощниками.