Близнецы

Эдогава Рампо Близнецы

Исповедь приговоренного к смертной казни тюремному священнику

Святой отец, сегодня я решил исповедаться перед Вами. Близится день моей казни, и я хочу признаться во всех своих прегрешениях, чтобы хоть напоследок пожить с чистой совестью. Рассказ мой займет немало Вашего драгоценного времени, и все же, прошу Вас, выслушайте несчастного смертника.

Как Вы знаете, смертный приговор мне вынесли за тяжкое преступление – я был признан виновным в убийстве и похищении из сейфа убитого тридцати тысяч иен. Никому не приходит в голову подозревать меня в чем-либо помимо этого, и, в сущности, у меня нет ни малейшей необходимости признаваться еще в одном, куда более страшном преступлении, – ведь я и так приговорен к высшей мере наказания, и усугубить мою участь все равно ничто не может.

Но дело не только в этом. По-видимому, любому человеку перед лицом смерти свойственно тщеславное стремление оставить по себе не самую худую память. Вот почему все это время я старался, чтобымоя жена ничего не узнала. Сколько ненужных страданий я из-за этого перенес! Я понимал, что смертной казни все равно не избежать, и тем не менее даже на суде не выдал своей тайны, хотя она так и срывалась у меня с языка.

Но теперь я думаю иначе. Мне хочется, святой отец, чтобы жена узнала от Вас всю правду. Видно, даже в законченном злодее перед смертью просыпается что-то человеческое. Я был бы последним негодяем, если бы пожелал унести в могилу свою ужасную тайну. Кроме того, я страшусь мести убитого мной человека. Нет, речь идет не о том несчастном, которого я прикончил из-за денег. В этом преступлении я уже сознался, и оно не особенно меня тяготит. А вот другое убийство, которое я совершил много лет назад, не дает мне покоя.

Человеком, которого я тогда убил, был мой старший брат. Впрочем, старшинство его в достаточной мере условно. Мы с ним близнецы и на свет Божий появились, можно сказать, одновременно.

Его призрак неотступно преследует меня. По ночам он тяжело наваливается мне на грудь и душит, и даже среди бела дня то появится в комнате и смотрит с неописуемой ненавистью, то заглянет в окно и ухмыльнется, обдавая меня леденящим душу презрением…

Самое ужасное заключается в том, что мы с братом были похожи как две капли воды. Еще задолго до того, как я очутился в этой камере, на другой же день после совершенного мной убийства с ограблением, мне стал являться его призрак. Теперь, оглядываясь назад, я порой думаю, что все последующие события – и то, что я совершил второе убийство, и то, что столь виртуозно задуманное мной преступление оказалось раскрытым, совершились по воле его мстительного духа.

Убив брата, я начал бояться зеркал. И не только зеркал – любая поверхность, способная отражать предметы, внушала мне ужас. В собственном доме я постарался избавиться от всех зеркал и стеклянной утвари. Но это не помогло: достаточно было выйти на улицу, чтобы увидеть вокруг себя множество витрин и поблескивающие в глубине магазинов зеркала. Чем упорнее я пытался не смотреть на них, тем сильнее они притягивали мой взгляд. И всякий раз оттуда на меня глядели налитые ненавистью глаза брата, хотя, разумеется, то было всего лишь мое собственное отражение.

Однажды, проходя мимо лавки, торгующей зеркалами, я едва не лишился чувств – не одно, а сотни одинаковых лиц, в каждом из которых я узнавал брата, повернулись в мою сторону, вперив в меня тысячу глаз.

Но как ни преследовали меня эти жуткие видения, на первых порах я не падал духом. Меня поддерживала самонадеянная уверенность, что преступление, столь великолепно, как мне казалось, задуманное и осуществленное, никогда не будет раскрыто. К тому же у меня появилось множество прочих забот, не оставляющих времени для пустых страхов. Однако, как только я оказался в тюрьме, все изменилось. Пользуясь однообразием и беспросветностью моего здешнего существования, дух брата полностью завладел мною, а после того, как мне вынесли смертный приговор, наваждение стало просто невыносимым.

В камере нет зеркал, но каждый раз, когда мне приносят умыться или случается попасть в баню, я вижу в воде лицо брата. Даже в миске с супом мне чудится его загнанный взгляд. Все, что отражает свет – посуда, металлические предметы и тому подобное, – являет мне его образ, то чудовищно увеличенный, то совсем крошечный. Когда сквозь тюремное оконце в камеру пробиваются солнечные лучи, я пугаюсь своей же тени. Дело дошло до того, что даже вид собственного тела стал внушать мне ужас, ведь мы с братом и сложены были совершенно одинаково, вплоть до мельчайшей складочки.

Чем терпеть эти муки, лучше умереть. О, я нисколько не боюсь казни. Наоборот, с нетерпением жду ее. Но мне хочется встретить свой смертный час со спокойной совестью. Перед смертью я должен заслужить его прощение. Или, на худой конец, хотя бы избавиться от душевных мук, от необходимости бояться его призрака… Достичь же этого можно только одним способом – чистосердечным признанием в содеянном.