Близость

Я отвернулась. Камера, хотя и погруженная в полумрак, резала глаз белизной, и обстановка в ней была такая скудная, что даже сейчас, закрыв глаза, я отчетливо вспоминаю все, что там находилось. Единственное маленькое окно с желтым армированным стеклом – наверняка одно из тех, на которые мы с мистером Шиллитоу смотрели из башни мисс Хэксби. На стене рядом с дверью – эмалированная табличка с перечнем «Правил для осужденных» и «Молитвой для осужденных». На некрашеной деревянной полке – кружка, плоская миска, солонка, Библия и душеполезная книга «Духовный спутник арестанта». Стол и стул, свернутая подвесная койка, рядом с ней лоток с холщовыми мешочками и мотками красных ниток и отхожее ведро с обколотой по краям эмалированной крышкой. На узком подоконнике – старый казенный гребень, в обломанных зубьях которого застрял клок волос с хлопьями перхоти.

Единственно этим гребнем, как оказалось, камера и отличалась от всех прочих. Личные вещи арестанткам не полагаются, а все выданные здесь – кружки, тарелки, Библии – требуется содержать очень аккуратно и размещать на полке в соответствии с установленным образцом. Обход первого этажа в обществе мисс Ридли, с осмотром унылых, безликих камер, повергнул меня в страшную тоску; вдобавок вскоре у меня закружилась голова от геометрии здешней планировки. Разумеется, блоки тянутся вдоль наружных стен пятиугольного корпуса, а потому коленья их располагаются под непривычными углами друг к другу: всякий раз, достигая конца одного скучного белого коридора, мы оказывались в начале другого точно такого же, но поворачивающего под неестественным углом. На стыке каждых двух коридоров находится винтовая лестница. Между блоками размещается башня, где у надзирательницы каждого этажа есть своя комнатка.

Во все время нашего обхода из-за окон камер доносилась мерная поступь женщин в тюремных дворах. Когда мы достигли поворота в последний коридор на первом этаже, вновь зазвонил тюремный колокол, и монотонный ритм шагов замедлился и рассыпался; мгновение спустя грохнула дверь, загремела решетка, затем послышался скрип башмаков по песку, отдававшийся глухим эхом.

Я взглянула на мисс Ридли.

– Заключенные идут, – сказала она без всякого выражения.

Мы стояли и прислушивались к шагам, которые звучали все громче, громче, громче и наконец совсем уже громко, но арестанток, теперь находившихся почти рядом, мы по-прежнему не видели: они все еще не появились из-за угла, третьего по счету на нашем пути по этажу.

– Словно призраки… – проговорила я.

На память мне пришли римские легионеры, чья тяжкая слаженная поступь, по слухам, порой раздается в подвалах домов Сити. Наверное, в грядущих веках, когда Миллбанк исчезнет с лица земли, в воздухе над бывшей тюремной территорией будет носиться вот такое же эхо.

Но мисс Ридли странно посмотрела на меня и переспросила:

– Призраки?

Тут наконец из-за угла показались арестантки – и сразу вдруг стали совершенно реальными: не призраки, не часовые фигурки, не бусинки на нитке, какими представлялись прежде, но сутулые женщины и девушки с загрубелыми лицами, которым все они придавали смиренное выражение, едва завидев мисс Ридли. Меня, впрочем, они разглядывали без всякого стеснения. Никто из них тем не менее ни на миг не замешкался: все отлаженным порядком разошлись по камерам и уселись там. Последней шла надзирательница, запирая одну за другой решетки.

Кажется, ее зовут мисс Маннинг.

– Мисс Прайер впервые нас посещает, – сказала мисс Ридли.

Надзирательница кивнула и ответила, что была предупреждена о моем визите.

Очень мило с моей стороны, что я решила навестить их девочек, с улыбкой сказала она. Не угодно ли мне прямо сейчас побеседовать с одной из них? Да, пожалуй, согласилась я. Мисс Маннинг подвела меня к не запертой еще камере и поманила пальцем женщину, там сидевшую:

– Эй, Пиллинг! У нас тут новая добровольная посетительница, желает уделить тебе внимание. А ну-ка, встань, покажись! Поди сюда, да пошевеливайся!

Арестантка подошла и сделала книксен. После скорой ходьбы по двору щеки у нее раскраснелись и под носом блестела легкая испарина.

– Назовись и скажи, за что сидишь, – приказала мисс Маннинг, и женщина тотчас ответила, хотя и чуть запинаясь:

– Сюзанна… Пиллинг, мэм. За… воровство сижу.

Мисс Маннинг указала мне на эмалированную табличку, висевшую на цепочке у входа в камеру: там значились тюремный номер, разряд, род преступления и дата освобождения заключенной.

– Сколько вы уже отсидели, Пиллинг? – спросила я.

Семь месяцев, ответила она. Я кивнула. А сколько ей лет? Я думала – где-то под сорок, но она сказала – двадцать два, и я немного смешалась, а потом опять кивнула и задала следующий вопрос:

– И как вам здесь живется?

Вполне неплохо, ответила она. Мисс Маннинг к ней добра.

– Не сомневаюсь, – сказала я.