Поднялся прокурор. Он объявил, что будет задавать свидетельнице вопросы об одном-единственном дне тех беспорядков, которые начались после выборов. Он намерен расспрашивать ее о мельчайших подробностях, за что он заранее просит простить его. Он также просит прощения за то, что будет говорить по-французски, к сожалению, он не знает ее родного языка. Последовала короткая пауза — его слова переводили, — и я глянула на кабинку напротив. Девушка коротко кивнула, прокурор кашлянул и, прежде чем начать, пробежал глазами записи.
Вы были дома в тот день, о котором идет речь, не так ли?
Отвечая, девушка подалась вперед.
Да, я была дома, с семьей.
Но в то утро вы выходили.
Да. Утром я вышла вместе с братьями. Нам показалось, что все улеглось, и мы хотели пойти в школу. Накануне вечером в той стороне стреляли.
Ее голос звучал все так же низко и твердо. Она говорила очень взвешенно, каждое слово было как звено в цепи, и эта цепь тянулась от языка к языку и сковывала крепко-накрепко. От свидетельницы к приезжим переводчикам, от приезжих переводчиков к нам. Прокурор кивнул.
Как далеко школа от вашего дома?
Идти минут десять.
И что вы обнаружили, придя в школу?
Девушка молчала, она отпила глоток воды из стакана.
Ничего-ничего, не спешите.
Она метнула взгляд в прокурора. Качнула головой, словно говоря: обойдусь без ваших разрешений, — и продолжила:
Там повсюду были тела.
Сколько?
Тридцать два.
Откуда вам это известно?
Я считала.
Зачем?
А что я еще могла сделать?
Она держалась очень по-простому, и в том, как она произнесла последнюю фразу, не было ни капли жалости к себе. Переводил Роберт, я слышала по голосу, что у него пересохло в горле. Роберт продолжал:
И все они принадлежали к той самой этнической группе?
Да.
Откуда вам это известно?
Это все были мои соседи. Я росла вместе с этими мальчиками. Я очень хорошо их знала. Я знала их матерей и сестер. Я знала, чт? они любят на ужин, знала, кем они хотят стать, когда вырастут.
Роберт кивнул мне: мол, давай, я кивнула в ответ и подхватила:
И что произошло потом?
Потом снова стреляли. Мы услышали, что снова стреляют, и со всех ног поспешили домой. Мы побежали домой.
Что произошло, когда вы пришли домой?
Отец втащил нас в дом, вместе с братьями он запер дверь на засов. Мы слышали крики на дороге. Я выбежала наружу и спряталась в сарае.
Где находились ваши отец и братья?
Они остались в доме. Выбежала только я.
Что произошло потом?
Во время работы мне приходилось сосредотачиваться на голосе переводчика из кабинки напротив, голос звучал размеренно, отчетливо и по большей части перекрывал речь молодой женщины. И тем не менее голос свидетельницы с изумительной ясностью пробивался через прорехи в переводе — четкие звуки, характерный тембр, — при всех разделяющих нас языковых слоях мне казалось, что я произношу именно ее слова.
Я сказала: крики звучали все громче и громче, потом мужчины начали ломиться в дверь. Я слышала их, сидя в сарае, я все слышала. Они снесли дверь и приказали отцу и братьям лечь на землю. Я услышала выстрелы и выбежала из сарая, побежала в дом…
Зачем вы так поступили?
Я помолчала. Затем, что я хотела защитить свою семью.
Каким образом вы надеялись защитить свою семью?
Своим телом. Оно небольшое и кажется не очень-то сильным, но оно может остановить пулю.
Но вам не удалось защитить семью?
Нет. Я замолчала. Когда я прибежала, братья были мертвы. Они лежали в ряд на полу, лицом вниз. Отец лежал возле братьев, и я умоляла их пощадить отца, я выбежала вперед, чтобы помешать им. Но один из них ударил меня прикладом по голове, я упала на пол и не могла встать. У меня на глазах они выстрелили отцу в голову. Кровь из его раны смешалась с кровью братьев, я кричала и кричала. Им было все равно, они прошлись по дому, забрали все наши деньги, и наше радио, и все, что сумели отыскать, они съели нашу еду, ту, что была приготовлена на обед. Без всякого уважения к живым, к мертвым, я кричала, а они смеялись. Я трясла братьев, трясла отца, я пыталась вернуть их к жизни.
Я пристально вглядывалась в кабинку напротив, переводчик поднял голову, он говорил, и я продолжала переводить, долгое мгновение мы не отводили глаз друг от друга.
Свидетельница умолкла, и другой переводчик снова посмотрел вниз. Простите, я не оставила времени на перевод, сказал он. Прошу прощения. Свидетельница подняла голову к кабинкам. Прошу прощения, повторила я. Можно продолжать?
Должно быть, кто-то сказал ей, что уже можно, потому что она снова заговорила. Я посмотрела вниз, на свидетельницу, и меня пронзило: до чего странно, я произношу ее слова за нее, так неправильно выговаривать слово «я» — это ее «я», не мое, вот местоимение, в котором для нас двоих нет места.
Я сказала: потом они ушли. Меня убивать им было ни к чему, я того не стоила. Я для них была пустым местом. Моя скорбь была для них пустым местом. Просто никчемная мелкая девчонка, на которую даже пулю тратить жалко, — так они про меня думали.
Прокурор кивнул. Его голос прозвучал очень мягко.
Вы сознавали, что эти мужчины были из группировок, сформированных бывшим президентом сразу после выборов?