BLOGS

Вот уж нет костюма и ботинок. Вот уж нет респектабельности. Вот уже лежит передо мной пятнадцатилетний мальчишка, в глазах которого один вопрос: «Как же так? Неужели не я буду ставить подписи под важными бумагами сегодня после обеда? А как же мой заказ Ивану Ивановичу?..»

У него останавливается сердце. Ребята-реаниматологи запускают сердце вновь. Теперь перед нами лежит уже семилетний мальчик. Из уголка глаза скатилась тихая слеза: «Это всё? Неужели уже всё? А жена, дети?»

На кушетке не совсем правильно, как в бане, сложены костюм, рубашка, часы, ботинки, галстук... Роль пока отложена. Пока...

Два воспоминания

Мы с братом учились в разных университетах. Как-то после побывки дома (а одновременно приезжать на побывку получалось далеко на часто) мы, опаздывая на автобус, спешноспешно собрались, расцеловались с отцом-матерью и побежали к вокзалу.

Были уже далеко за калиткой, когда, обернувшись, увидели отца, смотревшего нам вслед. Он стоял под раскидистой рябиной, что росла как раз у самой калитки, какой-то постаревший, сгорбившийся, и молча смотрел, как мы уходим. Наверное, в этот момент мы с братом почувствовали одно и то же. Поставили чемоданы и помахали отцу руками: дескать, всё в порядке, спасибо за помощь. Не тоскуй.

Он не шелохнулся. И этот момент - запоздалое внимание сыновей, а отец уже не шелохнётся - в свете солнечного дня запал в моё сознание намертво. Как кадр, выведенный на мрамор.

Другой кадр, уже из семейного альбома: мама разговаривает с нами - со мной и братом... Мы ей что-то говорим, а она слушает нас и кушает шанежку. Вроде бы обычная сцена. Вроде бы обстановка тоже обычная - городская квартира, типичная мебель за спиной... А потом я понял, что необычны на этой моментальном снимке, сохранившемся в моей памяти, мамины глаза. Их выражение было редким; таким, каким оно бывает в минуты сокрушения и сочувствия. Распахнутые глаза ребёнка, обиженного за обиженных. Интересно, и что это такое мы ей рассказывали?

Два кадра. Отец - прощальная сутулая фигура у рябины. Это и есть его суть: человек, тоскливо глядящий, как быстро уходят сыновья. Уходят как жизнь. Мать - распахнутые глаза человека, не потерявшего в себе ребёнка до седин, умеющего включиться на самоотдачу.

Папа и мама - они такие, наверное, у всех. Потому что это суть всех пап и мам.

1995-2008 года

УСИНСК

очерк-эссе

«Текст эссе «Усинск» администрацией города Усинска в 1993 году был отклонён за «неправильный подход, незнание и искажение истории города и района». Однако автор Григорий Спичак все факты, фамилии, явления назвал документально точно» (из преамбулы сборника «Жёлтые лошади», где впервые публиковался очерк).

Автор благодарит ветеранов города, всех добровольных помощников, а также извиняется перед всеми, кто достоин внимания писателей, но, к сожалению, не был упомянут в этой книге.

Только в мультиках дома растут мгновенно, а в жизни рождение города всегда долго и мучительно. Тем более на Севере.

Люди учились здесь жить трудно и прочно. Не удивляйся, пришелец, если увидишь на берегах северных рек два-три дома. Это много! В низовьях Печоры и на её притоках три дома - это Вечность.

В конце 50-х годов, когда страна Советов успела оклематься после ГУЛАГа, вставить железные зубы и разучить «не вполне советские» песни Визбора, Высоцкого и Клячкина, появился на притоке матушки Печоры на реке Усе молодой писатель Александр Рекемчук. Судя по всему, ему на впечатления повезло меньше, чем Джеку Лондону в Колорадо. Край встретил его холодно: ветрами, безлюдьем и традиционным оглушающим спиртом в староукладных сёлах - Захарвань, Мутный Материк, Усть-Лыжа.

А через некоторое время вышла в Москве книга «Скудный материк», где писатель грустно «напророчил» незавидное обречённое будущее этим краям.

- Не понял паря нашей житухи. Какой-то не тот Север написал, - без обиды чесали затылки печорские мужики. Кажется, они даже немного виноватились: дескать, не помогли человеку разобраться. Грех... Но ни мужики, ни московский писатель в своей поспешности не знали тайны, скрытой под их ногами.

Болбан-Бож

Три домика на высоком берегу Усы - это и был Болбан-Бож. Ледоход 1964 года прошёл обычно. Так же обычно прилетели с югов гуси, и пришла сочная и красивая северная весна.

Ещё не старый рыбак Болбан-Божа дядя Саша Худяков чутьём полкового разведчика предполагал про себя какие-то перемены в жизни. Ему и в голову не приходило, что для него уже к следующей зиме закроется любимая охота на белых куропаток.

Живая и ныне единственная женщина той деревушки Болбан-Бож Татьяна Туркина припомнила весеннюю маету фронтовика дяди Саши. Говорил он так: «Чую я, что Хрущёв доиграется нынче с экспериментами. Вот уж неделя как прошёл лёд, а ведь ни одна баржа ещё не спустилась».

Хрущёв «доигрался». Вместе с солидным Брежневым придёт осень 1964-го. Эпоха «взвешенных и конструктивных решений» и холодной патетики. Но это всё будет потом.

А раньше, точнее, 20 июля 1964 года над Болбан-Бож появится вертолёт, с которого крепкие дяди, оглянувшись на восток и прищурившись на запад, ткнут пальцем в деревню.