Блок без глянца

Между тем весть о том, что здесь известный писатель Блок, уже успела облететь обе камеры и вокруг нашего стола собралась целая куча народу. Многие спрашивали, где он, и на цыпочках подходили к койке, на которой он дремал, чтобы взглянуть на него, и снова отходили в раздумьи, односложно делясь своими впечатлениями. Не все они знали о нем раньше, хотя бы понаслышке, многие только слышали о нем и уже совсем не многие читали его. Эти последние были почти исключительно политические. Но всем было как-то отрадно знать, что вот здесь, на этой «Гороховой, два» вместе со всеми «известный писатель», и, взглянув на него, все уже потом с участием, которое сохранилось к нему весь этот день до самого его освобождения, подходили к нему, чтобы как-нибудь выразить свое доброе чувство.

Очевидно, сам внешний облик Блока внушал всем, что именно таким должен быть собою «известный писатель», и что это человек, во многом отличный от других.

Покуда А. А. дремал, я оставался героем всей камеры. Но вот он очнулся и подошел к нам. Немедленно завязался диспут. Затеял его бывший кавалерийский офицер С., и вот по какому поводу.

С. прославился на войне необыкновенно лихим набегом в глубокий тыл германского расположения. Об этом подвиге в свое время писали во всех газетах, а фотография героя обошла все иллюстрированные приложения. С. считал себя поэтому большой знаменитостью и, знакомясь с кем-нибудь из арестованных, он произносил свою фамилию с гордостью, ожидая как будто немедленного изъявления преклонения и восторга. Но, конечно, мало кто знал так точно хронику войны, и в большинстве случаев лихому кавалеристу приходилось самому как-нибудь заводить разговор о войне и о ее героях. Внимание, которое привлекал к себе Блок, пришлось ему не совсем по вкусу. Когда Блок подошел к нашему столу, С. немедленно представился.

– Какова ирония судьбы! – сказал он. – Моя фамилия С. – повторил он. Блок промолчал.

– Вы может быть слышали о деле… – и он назвал какое-то число 15-гo года, и тут же еще раз рассказал про блестящий подвиг, им совершенный.

– Так вот я говорю: как будто бы нам с Вами место не здесь, а на самом деле – как раз наоборот, и я всем это объясняю, хотя и никто не хочет согласиться. Ведь социализм – это что? Равенство, так? – Равенство! Ну, так значит ни у кого никаких знаков отличия быть не должно. Вот у меня забрали полученного мною, не скажу, чтоб не по заслугам, Георгия и совершенно справедливо! Вот вы пишете стихи и пользуетесь заслуженной известностью – это тоже своего рода Георгий, значит забрать вас!

Блок спросил его:

– А вас разве за то арестовали, что вы отличились на войне?

– За то или не за то – моя фамилия С., и в этом все дело.

– Ну, батенька, – сказал один из моряков социалистов-революционеров. – И мнение же у вас про социализм… – и он энергично начал характеризовать прежнее офицерство, войну и ее прославленные подвиги. Блок заступился за кавалериста, на которого начали уже наседать со всех сторон.

– Вы к нему несправедливы, – сказал он, – существует и такое представление о социализме. Еще большой вопрос, какое представление о нем победит в жизни. Он повторяет не только белогвардейские слова, но и слова некоторых из социалистов.

– Такой социализм наш худший враг, – сказал моряк Ш.

– Однако, – возразил А. А. – вот же вы говорите это не на свободе, а в тюрьме.

– Верно, Александр Александрович, вы правы. Товарищ С. не так уж глупо рассуждает!

– Однако, – обратился ко мне А. А., – шигалевщина действует: и прямо, и навыворот.

Приближался час обеда; все разбрелись к своим койкам составлять «пятерки». Дело в том, что обед заключенные получали не каждый в отдельности, а сразу пять человек в одной большой деревянной миске. Заключенным самим предоставлялось разбиваться для этого на партии по пяти человек. Приходилось отказываться от «буржуазных» привычек. В Блоке, только что узнавшем про обеденные порядки, боролись привычная брезгливость с сильным аппетитом.

– А вы будете обедать? – спросил он меня.

– Да, я думаю, как все.

– А знаете, было бы хорошо с этими настоящими товарищами, – сказал А. А., – они все какие-то чистые.

Это действительно было так. Среди пестрой массы арестованных политические отличались не только выражением своего лица, но и поразительной чистоплотностью. Арестованные моряки и рабочие, между тем, уже взяли нас, неопытных «интеллигентов», под свое покровительство. К нам подошел моряк Ш.

– А вы все еще ни к кому не пристроились? Хотите к нам, А. А.?

– Если можно…

Мы стали в очередь, и Ш. начал подробно объяснять Блоку, почему он рад видеть его здесь:

– Писатели всё должны видеть своими глазами. Кто сможет сказать, что он пережил русскую революцию, если он ни разу не побывал в Чрезвычайке. Вот теперь вы и с этой стороны увидели дело.

– Но с этой стороны я никогда не хотел видеть революцию, – возразил Блок.

– Значит, вас интересует только парад!

– Нет, не парад, – снова возразил Блок, – а настоящая правда, здесь разве она есть?

Они явно не понимали друг друга и говорили о двух разных правдах. Блок с усмешкой обратился ко мне: