Блок без глянца

Задача всякого временного правительства – удерживая качели от перевертыванья, следить, однако, за тем, чтобы размах не уменьшался. То есть довести закочевавшую страну до того места, где она найдет нужным избрать оседлость, и вести ее все время по краю пропасти, не давая ни упасть в пропасть, ни отступить на безопасную и необрывистую дорогу, где страна затоскует в пути и где Дух Революции отлетит от нее.

Александр Александрович Блок. Из письма матери. Петроград, 4 августа 1917 г.:

‹…› Теперь здесь уже, так сказать, «неинтересно», в смысле революции. Россия опять вступила в свою трагическую (с вечной водевильной примесью) полосу, все тащат «тягостный ярем». Другими словами, так тошно, что даже не хочется говорить.

Александр Александрович Блок. Из дневника:

Вот что я пробовал в конце 1917 (вихрь зацветал):

плыл плыл
И шел и шел
снах
Затерян в безднах
Души скудельной
Тоски смертельной

Бросаясь в вихорь вихревой

Всадник мне навстречу

Смерть (4 раза)

Женщина на лошади – в пруд

И каждая вена чернеет
весной

Из фонтана всем телом дрожа…

Еще проба:
В своих мы прихотях невольны,
Невольны мы в своей крови.
Дитя, как горестно и больно
Всходить по лестнице любви.

(Сребристый) месяц, лед хрустящий,

Окно в вечерней вышине,
И верь душе, и верь звенящей,
И верь натянутой струне.

И начиная восхожденье,

Мы только слышим без конца
пенье
лица.

Еще ‹…›:

На белой льдине – моржий клык

К стене приемного покоя

Носилки прислонил

РУССКИЙ БРЕД

Зачинайся, русский бред…

…Древний образ в темной раке,

Перед ним подлец во фраке,
В лентах, звездах и крестах…

Воз скрипит по колее

Поп идет по солее…

Три… в автомобиле

Есть одно, что в ней скончалось

Безвозвратно,
Но нельзя его оплакать
И нельзя его почтить,
Потому что там и тут,
В кучу сбившиеся тупо
Толстопузые мещане
Злобно чтут
Дорогую память трупа –
Там и тут
Там и тут…

Так звени стрелой в тумане,

Гневный стих и гневный вздох

Плач заказан, снов не свяжешь

Бредовым

Вильгельм Александрович Зоргенфрей:

Помню первые месяцы после Октябрьского переворота, темную по вечерам Офицерскую, звуки выстрелов под окнами квартиры А. А. и отрывочные его объяснения, что это – каждый день, что тут близко громят погреба. Помню холодное зимнее утро, когда, придя к нему, услышал, что он «прочувствовал до конца» и что все совершившееся надо «принять».

«Сегодня я – гений»

Юрий Павлович Анненков (1889–1974), график, художник, мемуарист, первый иллюстратор поэмы А. А. Блока «Двенадцать»:

В 1917–19 годах Блок, несомненно, был захвачен стихийной стороной революции. «Мировой пожар» казался ему целью, а не этапом. Мировой пожар не был для Блока даже символом разрушения: это был «мировой оркестр народной души». Уличные самосуды представлялись ему более оправданными, чем судебное разбирательство. «Ураган, неизменный спутник переворотов». И снова, и всегда – Музыка. «Музыка» с большой буквы. «Те, кто исполнен музыкой, услышат вздох всеобщей души, если не сегодня, то завтра», – говорил Блок еще в 1909 году. В 1917 году Блоку почудилось, что он ее услышал. В 1918-ом, повторив, что «дух есть музыка», Блок говорил, что «революция есть музыка, которую имеющий уши должен слышать», и заверял интеллигенцию: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте революцию». Эта фраза была ровесницей поэмы «Двенадцать».

Александр Александрович Блок: