Блокада

Принялись наводить порядок. Заколотили фанерой окна навесили двери, убрали всякий хлам – и оказалось, что делать больше почти нечего.

Администратор пришел, посмотрел и выругал:

– Вот и видно, что никогда не работали. Кто же так спешит? Не буду же я сигнальные фашистам ракеты пускать, чтобы еще раз пробомбили да вам работы доставили.

Решено было работать поочередно.

…Кто не работает, тот не ест, а изучает Краткий курс путаной истории ВКП, да еще и «б».

Сам директор, «от делать нечего», начал читать лекции и даже иногда спрашивать:

– Половский, в каком году произошел раскол на большевиков и меньшевиков?

– Кого – на кого? – спрашивает Саша, забыв «памятную» дату.

– Садитесь. Я вижу, вас не интересует этот вопрос, – печально констатирует директор – не только бывший «японский шпион», но и бывший настоящий меньшевик.

Возобновились лекции по немецкому языку. Тем, кто не работал, советовали им подзаняться.

– Нет, никак не могу, – говорил Бас, – немцы нас бьют, а мы им будем – «данке вшейн»?

Девушки были прилежнее. Сара заметила:

– Странно, но факт: этот самый – как его – немецкий язык очень похож на наш великий, могучий еврейский язык. Я буду переводчицей.

– Хлеба – да, – соглашался Бас, – но теперь и хлеба много не переведешь.

Вместо умершего в начале войны профессора западноевропейской литературы из университета прислали молодого близорукого доцента. Он читал курс английской литературы XVIII века, что было «давно пройденным этапом», но решили: пусть себе читает, не все ли равно теперь.

Однажды Сара пришла на лекцию директора с большим опозданием и капризно сказала:

– Ах, оставьте вы, пожалуйста, об этом вашем съезде. У меня вон только что какой-то пацан чуть продкарточки не вырвал… И знаете, я бы даже сказала, что он мне понравился… Красные ручки, синий носик, какие-то там глазки… И вдруг – хвать у меня сумочку из рук.

– И что ржете? – возмутилась, глядя на улыбающегося директора.

– Это главным образом я ржу, – признался Бас. – Я придумал афоризм: «Ржать есть над чем, но жрать нечего».

– Толкнула я его потихоньку, – продолжала Сара, – он побежал тоже потихоньку, еле-так-еле. И так мне его жаль стало. И себя. И всех нас. Что мы будем делать? – Сара заплакала.

Бас смотрел, смотрел, как с горбинки ее смуглого носика, словно с водораздельчика, текли по щекам слезы, и пробасил почти нежно:

– Сара, не плачь. Мы найдем этого мальчика и устроим на работу в Доме техники – тушителем зажигательных бомб.

– Все равно, ты дурак, – сказала она, но больше не плакала.

Лекция продолжалась на тему «жратвы».

– Самый питательный все-таки – хлеб, – утверждал директор.

– И не так хлеб, как белок, ибо, как учил товарищ Энгельс, белок и есть сама жизнь, – спорил Саша.

– И твой Энгельс, и ты, все вы ничего не понимаете, – шумел Бас, – главное – это котлеты.

После лекции Сара, обращаясь, главным образом, к Басу и компании, попросила:

– Девочки, проводите меня домой.

По двору метлой металась борода профессора Аралова.

– Где мои саночки? – спрашивал он у всех. – Вот наказанье. Кто их мог взять? Я уже и на улице смотрел. И знаете, что видел? На саночках везли труп. Не в гробу, а просто так, спеленутым, как мумия, в тряпье. Саночки – совсем как мои. Я даже подумал, не меня ли везут?

– Ах, профессор, простите, ваши эти самые саночки вчера потихоньку взяла я, – но не подумайте, чтобы кататься. Я хотела сделать вам сюрприз. У моей тетки, старой и скупой дуры, я нашла целый склад мужского белья. Я его реквизнула и завтра вам привезу.

– Ах ты, стрекоза. Ну, что ж, спасибо. Белье пригодится.

…Сару провожали всей компанией, любимицу. Кто отставал, кто забегал вперед, – растянулись вдоль канала на добрую версту. В канале мелкой кашицей льдинок застывала вода, преображаясь.

Тревожные сирены заставили всех собраться. Все же решили идти вдоль воздушной тревоги, пока не начнут падать приблизительные бомбы. Теперь так ходили почти все. О многочасовых сиденьях в убежищах вспоминали с улыбкой: трусишки были.

Так и шли: по хрупкой кромке тишины, как по тонкому льду.

Сзади встало пламя пожара. Угадывали: «Марти» или порт? Но оказалось, ни «Марти», ни порт…

Утром Сара привезла большой узел. Белье пригодилось. Саночки тоже…

…Из-под обгоревших развалин института с трудом вытащили тело профессора Аралова.

Подвал с книгами уцелел. Там были и книги, написанные профессором, – его бессмертие.

«Некстатейный», по выражению дворника, директор был болен. Дворник с явным удовольствием принялся за похоронное дело и только для приличия ворчал:

– Вот и довоевались, мать честная. И профессора начали умирать – на что живучие.

Дворниченок неохотно слез с крыши, но потом так увлекся, помогая отцу сбивать гроб, что забыл о своем долге. Правда, в эти дни было спокойней.

– Оно, конешно, теперь хоронят и без гробов, – говорил дворник, – гроб – дорогое удовольствие: Два кг хлеба стоит. Но мы должны постараться похоронить по-людски.

Но это было не так просто – «по-людски»…