Блокада

Будто и в самом деле открылись библейские хранилища и все их «мировые запасы» холода и голода обрушились на голову Осажденного.

Или это начало конца мира – не атомный взрыв, не столкновение планет, а космическое похолодание – русский вариант Апокалипсиса?

Но нет, это еще не конец мира и не конец великого города-мученика. Это – Третий полюс. Полюс холода. Полюс голода. Полюс сверхчеловеческих мук. И над ним долгие черные ночи: белый полюс, черный флаг. Столько уже крови пролито, столько похоронено в братских могилах, столько засыпано песком и снегом, что теперь все равно: лучше черный флаг смерти, чем белый – капитуляции!

В сугробах торчат воздетые кверху руки. Не они ли просят пощады? Но метель засыпает их, засыпает.

И саночки по всему городу скрипят, скрипят. Будто тысячи людей впали в детство, пеленают друг друга, как кукол, и катают, катают на утлых детских саночках. А те, кто не впали в детство, страдают манией величия: они медленно и важно, не обращая никакого внимания на свист снарядов, идут куда-то по улицам, и их широко открытые остановившиеся глаза, не мигая, смотрят сквозь метели, туманы и мглу – в вечность.

Это апокалиптяне… Такого слова нет ни в одном языке, так пусть будет.

На перекрестке Обводного канала и Измайловского проспекта повисла на проводах и примерзла к трамвайному столбу оторванная рука милиционера с регулировочным жезлом. Она указывает на север. Впрочем, это все равно – куда: всюду фронт, тьма внешняя и скрежет орудийный, смерть.

24. Конец серого котенка

Однажды Бас пришел домой поздно вечером, пьяный и веселый, каким давно не был, стал, широко расставив ноги, посреди комнаты и громыхнул таким своим прежним басом, что «буржуйка» мелко задрожала с железным резонансом:

– Эврика! Вернее, никакая не «эврика», а просто спер всем на удивленье и угощенье, – и он осторожно поставил на стол бидон. По всей комнате – все теперь жили в одной комнате – разлился волнующий, сладковатый сивушный запах. Все восхищенно ахнули:

– Спирт!

Кого в такое время не обрадует удачливое воровство, да еще такого бесценного «продукта»?

– Где и как? – спросили коротко. Ответ Баса был так же краток:

– Где – там уже нет, а как – весьма нахально, – он считал ниже собственного достоинства рассказывать подробно о том, как он два часа выслеживал на базаре какого-то «спикуля» с этим бидоном, пока не удалось «слямзить».

Спирт пили неразведенным, молча, только глаза блестели. Бас выбухивал удовлетворенно и снисходительно:

– Вдохновляйтесь, господа неврастеники, жрите, господа скотинины, краснейте, лакмусовые лакомки – аж пока не посинеете. А где, кстати, Митька? Опять две ночи не ночевал? И увольнительную записку не спрашивал? Снять его со спиртового довольствия. А впрочем, на всех хватит – почитай литров десять в бидончике-бездончике.

Саша, захмелев, дергал Баса за рукав:

– А не находишь ли ты, что наша гоп-компания – зародыш будущего, уж не знаю, как его и назвать, общества: ведь у нас все твое – мое, все наше – не наше, и сами – сами не свои.

– Да-а, – соглашался Бас, – Некрасов может спать спокойно: Коммуна – Руси жить хорошо. А наше боевое содружество напоминает мне табун лошадей, которые по тревоге всегда становятся в круг и отбиваются задними ногами («дают задки») – от волков, сексотов и прочих неприятностей. Недаром мы остались одни, самое вольнолюбивое казачество. А где все маменькины сынки со второго и третьего курсов, не взятые в армию по маломощности? За мамины юбки попрятались? Вымерли? А мы – красуйся, град Петров, и стой!

Перед сном, засветив коптилку – фитилек в банке с керосином, играли в «очко» под будущие, увеличенные воображением, пайки хлеба. Басу, как всегда, – везло: он выиграл несколько пудов, а Саша проигрывал и, ворча и злясь («Все равно не отдам»), первый «вылез» из игры, опустив хмельную голову:

– …уж лучше, как говорила моя мама, вечно недовольная советской властью…

И лег спать.

Дмитрий с трудом добрался до общежития. Теперь весь город ходит пешком. Редкие автомобили даже в голову никому не приходит останавливать, но кто половчее – ухитряется уцепиться за борт где-нибудь на повороте, когда шоферы тормозят. Но если не сумеешь подтянуться на руках и влезть в кузов – дело плохо: на руках долго не провисишь, сорвешься. Но и сидя в кузове, надо не прозевать, если шофер повернет не туда, куда надо, чтобы вовремя соскочить с борта на повороте. Часто шоферы не тормозят и на повороте – «газики», как необъезженные кобылицы, сбрасывают неудачливых седоков. Дмитрия сбросило где-то у Сенной площади. Потирая ушибленное колено, дал себе слово отныне ходить пешком.