Блокада

От вчерашнего потрясения – сегодня, после крепкого и долгого сна, почти ничего не осталось. Почти… Если не считать приятного и досадного вместе чувства «Тамары в ореоле», или «Явление Тамары в промежутке между двумя снарядами», или просто «Явление святой Тамары павшему грешнику». Последнее определение Тамаре понравилось больше других и, уходя за хлебом, она сказала:

– Ну, святая Тамара пошла за просвирками.

Досадовал он на себя за то, что поцеловал ее – «Можно было обойтись без нежностей», – и за то, что согласился скрыть от Нины «факт буханки». Свою долю, отделенную магическими пассами Тамары, он решил, в наказанье за свое малодушие, не есть, а променять на конфеты и принести их сестрам как «суприз».

День был солнечный, снаряды свистели на Петроградскую сторону. Последнее время немцы почему-то особенно ее невзлюбили. Саша написал о ней стихи:

И страна-то как будто недальняя,
Но такая у нас одна.
Сторона ты многострадальная,
Петроградская сторона.

Бывает так: понравятся какие-то простенькие стихи, запомнишь их сердцем и часто бормочешь в душе. Долго бродил Дмитрий по этому невероятнейшему в мире рынку, бормоча, как во сне, пока не столкнулся с другим бормочущим, только вслух, наяву: «Восстань поэт, и виждь, и внемли…»

Это был Саша – не пророк.

– Ну, вот, я к тебе, – сказал он. – Приняли вчера твоего посла с верительными папиросами, и я понял, что соскучился, только не понял, по ком: по тебе или по сестричкам, особенно по Тамаре. Что? Конфет – за хлеб? Да это проще простого. На хлеб – все можно. Дай-ка мне. А ты – виждь и внемли.

Крытый Сенной рынок не мог вместить в себя всех торгующих и меняющих, покупающих и просто «желающих», и голодные устроили свой Голодный рынок прямо на площади.

Это была не торговля XX века, а примитивный, как на заре человечества, обмен товаров и продуктов. Измученные голодом и болезнями, оглушенные бомбардировками люди приспосабливали к своей отупевшей психике все человеческие взаимоотношения, и прежде всего торговлю, в ее допустимой советской властью, и не допустимой в блокаду мере.

И многие вдруг поняли, что торговля – не только источник наживы и легкого обогащения (для государства или капиталистов), но что она имеет в себе и гуманное начало. Неизвестно, к чему приведут цивилизация и наука. Может быть, когда-нибудь прыщавый и худосочный студент с физико-математического факультета найдет архимедову точку опоры (это не атомный взрыв, а похуже), – и рухнет все, созданное людьми за тысячелетия. Но пока большинству средних людей приятней и легче жить в цивилизованном мире, чем, например, в дебрях Африки или в рожденных дебрями марксизма Соловках и Колыме. Теперь даже никто из русских ортодоксальных коммунистов не станет отрицать, что и торговля, и религия, особенно православие на Руси, способствовали просвещению и цивилизации.

На голодный рынок мародеры и спекулянты доставляли, хоть понемногу, любые, за исключением жиров и овощей, продукты и этим, сами того не зная, делали благое дело, непосильное государству, дрогнувшему под ударами неудачной войны.

Люди несли на рынок золото, меха и всякие драгоценности – и получали за это кусок хлеба, как кусок жизни.

Когда хочешь есть и умираешь от того, что есть нечего, – поймешь, что один час хотя бы и обманчивой сытости и один лишний прожитый день, хотя бы и последний, дороже всякого золота. Кто этого не понял, тот давно умер, а ценности из его квартиры или карманов забрал дворник.

Маленькие или незаметные в мирное время люди и людишки – дворники, милиционеры, управляющие домами, извозчики, официантки – вдруг выросли на глазах прочих обыкновенных граждан в крупные и чрезвычайно важные фигуры. Многие из них не только выживали, но и наживались. В этом была огромная, равнодушная сила государственной «власти на местах», которая не станет переставлять пешки и сажать на хлебное место дворника или извозчика – профессора, хотя он тоже с бородой. И пусть профессор умрет, а дворник будет жить. Демократизм голода.

Все апокалиптяне ходят, подпоясанные ремнями, кушаками и веревками, – так теплее. На рынке это придает им смешной купеческий вид. Все – и продавцы, и покупатели, вернее, менялы – худы и бледны. Редко пройдет, словно проплывет в туманном сознании, сытая и потому отвратительная, но тоже бледная, лунообразная физиономия словно свалившегося с луны ловкача или негодяя. Или… людоеда.

Сразу же, с первых дней голода, установились твердые цены на продукты и вещи, и держались тверже и постоянней государственных цен мирного времени.

Выше всего ценится хлеб – от 2.000 до 3.000 рублей, но деньгам предпочитают золото, обычно – золотые часы любой фирмы. Вслед за хлебом на иерархической лестнице астрономических цен – спиртные напитки и табак.

По этим продуктам котировалось все, и сама жизнь.