Блокада. Книга 2

– Слушаю, товарищ майор. Спецвзвод в боевой готовности.

– Отлично, – кивнул Звягинцев. – Пункт сбора в районе Средней Рогатки, вот здесь, – он показал на карте, – движение туда займет минут сорок пять, верно? Значит, всего у вас три часа пятнадцать минут. Достаточно?

– Так точно, товарищ майор, – ответил Суровцев.

– Карту я вам оставлю. Перенесете отметки на свою. Потом заберу. А теперь давайте сверим часы. На моих двадцать один ноль-ноль. На ваших?

Суровцев снова вытащил свои большие карманные часы.

– Минута в минуту, товарищ майор.

– Почему не заведете ручные? Удобнее, – сказал Звягинцев.

– Дареные, – смущенно ответил Суровцев.

Потом он неловко повернул часы задней крышкой вверх.

«Старшему лейтенанту В.К.Суровцеву за отличную военную службу от командования», – прочел Звягинцев. Он встал, застегнул планшет.

– Значит, в ноль сорок пять у Средней Рогатки.

– Обратно, в город, – сказал Звягинцев, усаживаясь на переднем сиденье «эмки» рядом с шофером.

– Забыли чего, товарищ майор? – заботливо спросил Разговоров.

– Поезжай к Нарвской заставе, – как бы не слыша его, сказал Звягинцев.

Разговоров недоуменно взглянул на Звягинцева, но тут же сказал «есть» и тронул машину с места.

Звягинцев сидел как бы в забытьи. Он уговаривал себя, что едет в город без всякой определенной цели, просто чтобы как-то убить свободное время, потому что батальон выступит еще не скоро, все, что надлежало сделать по службе, он уже сделал.

Шел десятый час вечера, приближалась белая ночь. Окна в домах были открыты, но света нигде не зажигали.

Машина поравнялась с колонной, идущей посреди улицы. Шли люди в обычной гражданской одежде, хотя у некоторых пиджаки были перепоясаны широкими армейскими ремнями, и шагали они военным строем, по четыре человека в шеренге.

Разговоров свернул правее, уступая дорогу колонне, и медленно поехал вдоль тротуара.

– Добровольцы идут, – сказал он, – о-пол-чение!..

Он весело, по слогам произнес это необычное, знакомое только из литературы слово, казалось вынырнувшее из лексикона прошлого века и вызывающее в памяти толстовские образы.

Однако сейчас, после решения обкома создать из записавшихся добровольцев регулярные воинские части и назвать их дивизиями народного ополчения, несовременное слово это мгновенно стало одним из самых популярных в Ленинграде.

– У меня батька в ополченцы записался, – сказал Разговоров.

– Да? – рассеянно спросил Звягинцев. – Сколько же ему лет?

– Пятьдесят, но он еще ничего, крепкий, – охотно сообщил шофер, – на «Электросиле» мастером работает. У них там чуть не ползавода записалось… А на фронт по какой дороге поедем? – неожиданно спросил он.

– На Лугу, – машинально ответил занятый своими мыслями Звягинцев.

– Ку-да? – недоуменно сказал Разговоров, от неожиданности снимая ногу с акселератора.

Машина резко замедлила ход.

– Следите за управлением, – строго ответил Звягинцев.

– Но как же так, товарищ майор?! – точно не слыша слов Звягинцева, однако выравнивая ход машины, воскликнул Разговоров. – Разве мы не на фронт?

– Я сказал: на Лугу, – сухо повторил Звягинцев.

– А я-то думал, на Карельский перешеек! – разочарованно произнес Разговоров. – Что же, мы на Северо-Западном служить будем?

– Нет. Останемся на нашем.

– Та-ак. Значит, не на фронт…

– На твою долю войны хватит, – угрюмо сказал Звягинцев.

– Какая у Луги война! – усмехнулся Разговоров.

А Звягинцев подумал о том, как мучительно горько знать то, чего еще не знают другие.

Он выглянул в открытое окно машины и неожиданно для самого себя приказал:

– Остановись!

Разговоров резко затормозил.

– Встань здесь, у тротуара, – сказал Звягинцев и вышел из машины.

Именно сюда влекло Звягинцева с той минуты, как он, выйдя из казармы, сел в машину. Звягинцев не признавался самому себе в этом желании, поскольку оно было глубоко личным, а он считал, что должен, обязан отрешиться от всего того, что не имело прямого отношения к возложенному на него поручению. Приказывая шоферу ехать к Нарвской заставе, Звягинцев не имел какой-то ясно осознанной цели, определенного намерения. Его просто влекло туда, влекло чувство, которое было сильнее логики, здравого смысла.

И вот теперь он стоял на той самой улице, где жила Вера. Ее дом сейчас был виден Звягинцеву, – старый, небогатый петербургский четырехэтажный дом «вечной» каменной кладки.

– Подожди, пожалуйста, здесь, Разговоров! – сказал Звягинцев необычным, смущенным и даже просительным голосом шоферу, который, перегнувшись через сиденье, высунулся в незакрытую майором дверь машины и глядел на него с недоумением и любопытством.

Звягинцев медленно пошел вдоль тротуара. Поравнявшись с тем домом, он посмотрел на два крайних левых окна второго этажа.

Окна были плотно закрыты и зашторены изнутри. Звягинцев вошел в подъезд, быстро, перескакивая через ступеньки, поднялся на второй этаж. Он решил повидаться с матерью Веры, сказать ей несколько успокоительных слов.

Но в душе Звягинцев надеялся на чудо: ведь за несколько часов, которые прошли с тех пор, как он звонил сюда по телефону, она, Вера, могла приехать…