Блокада. Книга 2

– Товарищ майор, – снова заговорил Пастухов, точно догадываясь, о чем думает сейчас Звягинцев, – прошу вас правильно меня понять. Люди должны знать свою задачу. Не только где устанавливать мины и закладывать взрывчатку – это, разумеется, само собой, – но в для чего. Если бы работы производились на одном из северных участков, все было бы ясно. Но мы двигаемся на юг…

Он умолк, отвел взгляд от Звягинцева, вынул из кармана носовой платок, снял пилотку и вытер широкий вспотевший лоб, точно давая понять, что сказал все, что хотел, а дальнейшее уже от него не зависит.

Звягинцев посмотрел на хранящего молчание Суровцева. Тот пристально глядел в открытое окно кабины, всем своим видом подчеркивая, что к словам своего заместителя отношения не имеет и, как человек дисциплинированный, никаких дополнительных вопросов задавать не собирается.

И вдруг Звягинцев понял, что Суровцев с Пастуховым заранее договорились позвать его в свою машину и «выудить» то, что их так интересовало. Он уже собирался сказать комбату и старшему политруку, что раскусил их нехитрый замысел и что такого рода хитрости с ним, Звягинцевым, не удаются, но, взглянув на Пастухова, переменил намерение.

Старший политрук по-прежнему смотрел на Звягинцева спокойно и пристально, точно не сомневаясь, что сейчас услышит от него какие-то важные и нужные слова.

«А ведь он прав, – подумал Звягинцев, – мы ведь не на маневры едем, не на учения. И все равно по прибытии на место я должен буду созвать командный состав и рассказать, насколько серьезна обстановка. А потом об этом узнают – и должны узнать! – все бойцы».

Он вспомнил слова Жданова: «…не на жизнь, а на смерть!..» – посмотрел на шофера, сосредоточенно глядящего на дорогу и, казалось, совершенно не прислушивающегося к разговору, и сказал громко, не понижая голоса, давая понять, что слова его относятся ко всем:

– Вот что, товарищи. Нас послали на юг, потому что дорожные магистрали Остров – Псков – Луга наиболее благоприятны для действий танковых частей противника. По оценке командования не исключено, что немцы попытаются прорваться вперед, пробиться к Луге и выйти на главную магистраль, ведущую к Ленинграду… Ту, по которой мы сейчас едем.

Эти последние слова вырвались у Звягинцева помимо его воли. И хотя они были естественным продолжением слов предыдущих, сам Звягинцев почувствовал, как его охватила тревога. С мыслью, что здесь, в нескольких десятках километров от Ленинграда, могут появиться немцы, примириться было невозможно.

Звягинцев мельком взглянул на шофера. Тот невозмутимо глядел вперед, но Звягинцеву показалось, что губы его сжались крепче, вытянулись в сплошную линию.

Пастухов молчал, и по его лицу трудно было определить, какое впечатление произвели на него слова Звягинцева.

– Наша задача, – сказал Звягинцев, – выиграть время, дать возможность трудящимся Ленинграда и Луги создать оборонительные сооружения, вырыть противотанковые рвы, окопы, построить дзоты. Призыв обкома и горкома к ленинградцам будет опубликован завтра. А наша задача – оборудовать предполье южнее Лужского оборонительного рубежа.

– Так… – задумчиво сказал Пастухов, – вот теперь все ясно.

Некоторое время они ехали молча. В открытые окна «эмки» доносился ровный гул следующей за ней автоколонны.

Они проезжали мимо лесов и рощиц, мимо одиноко стоящих крестьянских домов с плотно прикрытыми ставнями или занавешенными изнутри окнами, и все это – леса, и рощи, и дома, и колодцы со вздернутыми над ними журавлями, – облитое призрачным светом белой ночи, казалось врезанным чьей-то властной и сильной рукой в белесый неподвижный полумрак, ощущающийся как нечто вещественное, материальное, сливающий воедино и землю и небо.

И чем больше Звягинцев вглядывался во все, мимо чего они проезжали, тем более невероятной казалась ему мысль, что сюда может дойти враг.

Он стал гнать от себя эту мысль и старался думать о том, что ему предстоит сделать немедленно по прибытии на выбранную позицию, хотя все это он уже не раз обдумывал до мелочей.

Повернувшись к сидящим позади командирам, он спросил:

– Давно служите в армии?

– Я? – поспешно отозвался Суровцев.

– Нет, – сказал Звягинцев, – я старшего политрука спрашиваю.

Пастухов, казалось, дремал.

– Четыре года, – ответил он, не поднимая век.

– Значит, кадровый? – снова спросил Звягинцев.

Пастухов наконец открыл глаза и задумчиво, точно выверяя правильность своего ответа, произнес:

– Теперь пожалуй что так.

Неопределенность его слов не понравилась Звягинцеву, привыкшему к военной точности.

– По партийной мобилизации? – настойчиво спросил он.

– Да нет… Сначала отсрочки были, потом на действительную призвали. А потом так случилось, что остался.

– Понравилась военная служба?

– Товарищ майор, – вмешался в разговор Суровцев, – старший политрук на Халхин-Голе воевал. Как раз с концом его службы совпало.

– Вот как?! – произнес Звягинцев, не сумев скрыть удивления. И с еще большей настойчивостью продолжал спрашивать: – А образование имеете инженерное?

– Да нет, – в своей прежней манере ответил Пастухов. – Попал в саперы, так и пошло.