Блокада. Книга 2

Валицкий побледнел. Резкие слова были уже готовы сорваться с его губ, но он заставил себя сдержаться. Он вспомнил, как пренебрежительно и высокомерно принял Королева, когда тот пришел справиться о дочери. Точно старорежимный барин, стоял он тогда на до блеска натертом паркете в окружении своих картин, книжных шкафов и тяжелой кожаной мебели и неприязненно глядел на этого путиловского мастерового…

«Что ж, – горько усмехнулся Валицкий, – можно себе представить, какое у него сложилось обо мне мнение…»

– Вам никого не надо «греть», – сдержанно проговорил Федор Васильевич. – Дело в том, что я действительно хочу вступить в ополчение. Но ваш подчиненный – его фамилия Сергеев – решительно мне в этом отказал. Я знаю, что в вашей компетенции…

– Паспорт и военный билет у вас с собой? – прервал его Королев.

– Да, да, конечно!

Валицкий снова полез в карман, чувствуя, что ладонь его стала мокрой от пота, вынул документы и протянул их Королеву. Тот мельком просмотрел их, положил на стол, придвинул к Валицкому и сказал:

– Что ж, все верно. Вы тысяча восемьсот семьдесят шестого года рождения, необученный, с военного учета давно сняты. Товарищ Сергеев поступил совершенно правильно.

Из всего, что сказал Королев, Валицкого больше всего уязвило слово «необученный». Оно показалось ему оскорбительным.

Но он сдержался и на этот раз.

– Я архитектор и инженер, – сказал он со спокойным достоинством, – и не сомневаюсь, что вам понадобятся не только те, кто может колоть… ну, этим, штыком или… э-э… стрелять из пушек. Наконец, я русский человек и…

– Ничего не могу сделать, – снова прервал его Королев.

– Но вы должны, вы обязаны что-нибудь сделать! – воскликнул Валицкий, чувствуя, что слова его звучат неубедительно, беспомощно.

Однако он с удивлением заметил, что именно это его восклицание как-то подействовало на Королева. Тот слегка наклонился к Валицкому и сказал уже менее сухо и отчужденно:

– Но как же вы не понимаете, что на войне каждый человек занимает свое место! Вы человек… немолодой, видный архитектор. Вас должны эвакуировать в тыл страны… Ваши руководители явно что-то прошляпили. Если хотите, я позвоню в Ленсовет и…

Слышать это было уже выше сил Валицкого.

– Вы никуда не смеете звонить! – взвизгнул он, теряя контроль над собой. – Если угодно знать, я был у самого Васнецова и решительно отказался куда-либо уезжать! Я понимаю, что глубоко несимпатичен вам, что мой сын…

Федор Васильевич запнулся, закашлялся и сказал уже тише:

– Но… это все-таки не дает вам права…

Он замолчал, поняв, что говорит не то, что нужно, что его слова наверняка оскорбили Королева, и опустил голову, точно готовясь принять заслуженный удар.

Но удара не последовало.

– Вот что, Федор Васильевич, – неожиданно мягко проговорил Королев, – про это сейчас… не надо. Горе у меня действительно большое. Единственная дочь… Однако нрава вымещать свое горе на другом никому не дано, это вы правильно сказали. И не об этом идет речь. Но сейчас время суровое, враг рвется к Ленинграду. В ополчение и в истребительные батальоны уже вступили тысячи людей. И еще хотят вступить… Среди них есть люди и старые и больные… Вот вы и подумайте: можем ли мы их всех принять? Ведь на фронте не цифры нужны, а люди, боеспособные люди. А цифирью баловаться сейчас не время. Вот я вас и спрашиваю: как бы вы поступили на моем месте?

– Сколько вам лет, Иван Максимович? – неожиданно спросил Валицкий.

– Мне? – переспросил Королев. – Что ж, лет мне тоже немало… Но жизнь-то моя была, наверное, не такой, как ваша. Я не в осуждение говорю, отнюдь, просто раз уж разговор зашел. Всю гражданскую довелось на фронтах провести да и в мировую почти четыре года винтовку из рук не выпускал – вот как у меня дела сложились… А теперь, Федор Васильевич, хочу вам сказать: за желание фронту помочь – спасибо. Берите свои документы и спокойно идите домой.

– Я не могу, – почти беззвучно проговорил Валицкий.

– Это в каком же смысле не можете?

– Если я вернусь, значит… значит, мне не к чему жить, – все так же тихо и будто не слыша вопроса Королева, проговорил Валицкий.

– Ну, – развел руками Королев, – это уж я, убейте, не понимаю.

– Я, наверное, не все правильно делал в жизни, – сказал Валицкий. – Вот и сына не сумел воспитать… Я очень одинокий человек. И если сейчас я не буду с людьми, не буду там, где решается их судьба, то жить мне не для чего. Я понимаю, что на словах все это звучит наивно. Но мне просто трудно сейчас выразить свои мысли. Я хочу сказать, что мне… мне страшно от сознания, что вы окончательно откажете. Для вас это вопрос чисто формальный. А для меня… Я просто тогда не знаю, как дальше жить…

Он умолк и подумал: «Ну вот. Теперь я сказал все. Все до конца».

Королев молчал.

«Наверно, я не сумел объяснить ему. Не нашел убедительных слов», – с отчаянием подумал Валицкий.