Блокада. Книга 5

– Ну, – услышала я, будто издалека, голос Суровцева, – пойду позову бойцов.

И он ушел, освещая себе путь фонариком.

Алеша подошел ко мне, обнял за плечи, мягко, но настойчиво повернул к себе, посмотрел в глаза.

И я вспомнила, что все рассказала ему. Все! Теперь он знает то, чего не знала даже моя покойная мама, не знает отец, знает то, что я не решалась сказать человеку, которого когда-то любила…

– Все пройдет, Вера, – тихо сказал Алексей.

– Когда? Когда, Алеша? – с отчаянием вырвалось у меня.

– Ты хочешь, чтобы я сказал правду? Не просто утешил, а правду?.. Тогда слушай: все смоет победа. Всю грязь, все зло, которое они принесли на вашу землю. В этом и правда и утешение. Другого нет.

Я уткнулась лицом в его полушубок и на мгновение забыла, где я… Мне хотелось только одного – стоять вот так долго, бесконечно, зная, что Алеша рядом…

– Давайте сюда! – донесся деловитый голос Суровцева.

Я отпрянула от Алеши.

В комнату вошел Суровцев, за ним двое бойцов. Они несли гроб.

– Здесь, – сказал Суровцев и скользнул лучом фонарика по дивану, на котором лежал мертвый Валицкий.

Бойцы поставили гроб возле дивана, сняли крышку и положили ее рядом…

Я отвернулась.

А когда снова повернула голову к дивану, Федор Васильевич уже лежал в гробу, а бойцы держали в руках крышку, готовясь ее опустить.

– Подождите! – неожиданно громко сказал Алексей. – Положите крышку на пол.

Бойцы с недоумением посмотрели на него, но выполнили приказание.

– Тут вот какое дело, товарищи, – продолжал Алексей. – На столе остались кое-какие бумаги… Вот посмотрите…

Мы подошли к столу. Там лежала стопка листков. Я взяла их в руки, поднесла к коптилке. Это были те самые рисунки… Эскизы будущего памятника Победы.

Я медленно перебирала листки. На всех них было изображено одно и то же, только в разных вариациях: боец в полушубке с винтовкой в руке, боец в гимнастерке, в сдвинутой на затылок пилотке, с автоматом, прижатым к груди, снова боец, на этот раз с развернутым знаменем.

– Я знаю, знаю эти рисунки! – сказала я. – Он показывал их мне. Говорил, что после войны, ну, после победы, может быть, решат установить новую Триумфальную арку… Или соорудить памятник…

– Он что же… по заказу какому это делал? – спросил Суровцев.

– Нет. Он был архитектором, а не художником. И считал эти эскизы слабыми, непрофессиональными, но не мог не рисовать: верил, что они пригодятся. Эти рисунки ему жить, наверное, помогали.

– Выходит, до последней минуты в победу верил, – проговорил один из бойцов, тот, у кого был хриплый голос.

– Дай, я еще раз посмотрю, – сказал Алексей.

Я протянула ему рисунки.

– Вот этот мне тогда больше всего понравился, – сказала я.

– Но здесь внизу какая-то надпись! – воскликнул Алексей и поднес рисунок к коптилке.

– Какая надпись?

– Подожди, почерк неразборчивый, – ответил он, склоняясь над листком. Наконец сказал: – Здесь написано: «Передать С.А.Васнецову».

– Кто это? – спросила я.

– Васнецов?.. – в раздумье повторил Алеша. – Я знаю только одного Васнецова… Но это секретарь горкома партии, член Военного совета… Его зовут Сергей Афанасьевич. И здесь – «С.А.»… Но почему ему? Какое отношение…

– Дай листок! – протянула я руку.

– Зачем тебе?

– Я выполню его волю, – ответила я, хотя понятия не имела, каким образом смогу передать рисунок самому Васнецову.

Алеша пожал плечами, отдал мне рисунок и стал смотреть другие. Видимо, он надеялся отыскать еще какие-нибудь надписи.

– Смотри, – сказал он, – везде нарисован боец, а вот здесь – женщина… Тебе не кажется, – тихо спросил он, – что лицо этой женщины чем-то напоминает… твое?

Я выхватила у него рисунок. Да, действительно, там была изображена женщина в ватнике, туго перепоясанная армейским ремнем… Лицо ее, кажется, и в самом деле чем-то было похоже на мое, только она была, пожалуй, старше…

– Я оставлю у себя эти два рисунка, – сказала я, чувствуя, что сейчас разрыдаюсь.

– А что будем делать с остальными? – спросил Алеша.

– А я так полагаю, товарищ майор, – сказал Степанушкин, – на грудь ему их положить надо. – И повторил убежденно: – На грудь!

– Ну как, Вера? – спросил Алексей. – Тебе решать.

– Да, – с трудом проговорила я.

Взяла из рук Алексея стопку листочков, подошла к гробу и положила Федору Васильевичу на грудь.

Выпрямилась, отвернулась и сказала:

– Все.

– Действуйте! – скомандовал Суровцев.

В тишине раздался стук молотков, бойцы забивали гвозди…

– Взяли! – раздалось за моей спиной.

Бойцы подняли гроб и понесли к выходу.

Когда все мы вышли на широкую лестничную площадку, Суровцев неожиданно сказал:

– А как же квартира? Ключ у кого-нибудь есть? Положено запереть и сдать управхозу.

Будничность, деловитость его тона поразили меня. Но тут же я вспомнила, что страшная работа Суровцева и заключалась в том, чтобы хоронить людей, и, говоря о квартире, он, очевидно, следовал существующей на этот счет инструкции.

– Дверь, когда мы пришли, была не заперта, – сказала я. И в голову мне пришла внезапная догадка: – Очевидно, почувствовав, что умирает, он открыл дверь, чтобы… словом, чтобы…

Я не договорила. Меня снова душили слезы.