Читаем Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов полностью

Нам предложили эвакуировать рукописный отдел. Но у нас нет транспорта и никак не можем его раздобыть. Просила машину у председателя Райисполкома Горбунова, обещал похлопотать, а потом позвонил, что ничего не может сделать. Обращалась к ряду знакомых организаций, но везде отказ – или нет автомобиля, или есть, но самим позарез нужен. Нам необходимо срочно привезти из Смольного пустые ящики и паковать в них рукописи. Лурье побежал к гастроному, чтобы найти пару ручных тележек.

Пришла Е.Ф. Пашкевич и рассказала, что в институте им. Крупской военрук сообщил, что сегодня эвакуация отменяется, потому что диверсанты в Череповце и все эшелоны, которые выехали вчера, стоят там. Наши женщины взволнованы.

Говорят, что к Толмачеву прорвались фашистские части, а там наши работают. <…>

Мать Андриановой, говорят, сильно плачет. Она ждала дочь, чтобы вместе с внуком эвакуироваться…

На совещании в Выборгском райкоме <…> секретарь тов. А. К-в говорил о военной обстановке <…> в унылом тоне, но ничего конкретно и только привел всех в недоумение и навел тоску, так что одна коммунистка – директор школы выступила и заявила протест против его речи. Она сказала, что «я считаю, что так проводить совещания нельзя, надо сказать, как обстоят дела и что нужно делать коммунистам». А. К-в говорил, что на фабриках и заводах надо создавать рабочие отряды, но оружие не обещают. «Может быть, раздадим охотничьи ружья» [Е. С-ва].


«РАЗ ПОСЫЛАЮТ, ЗНАЧИТ, НЕ ОПАСНО…»

Из блокадного дневника Г. К-ой

16 августа мы выехали на окопы в направлении на Кингисепп. Перед отправкой О.Н. сказала:

– Куда вы? Там опасно под Кингисеппом.

Что можно ответить на это? Раз посылают, значит, не опасно. Ехали ночью. Поезд часто останавливался. Обстановка быстро осложнялась, но нам было не скучно. Была хорошая компания. Место работы Ломоносов, не только до Кингисеппа, но и до Копорья мы не доехали. В Ломоносове вначале все было спокойно. Начальник эшелона определил меня своим помощником по хозяйственной части, и жизнь моя сложилась совершенно неожиданно и оригинально. В первый день я должна была обеспечить весь эшелон жильем. Много было скандалов, я промокла вся до нитки, но потом все утряслось. В дальнейшем я работала с утра и до ночи, но положение мое было все же привилегированным. Моя кладовая была в отдельном домишке. Я всем старалась дать все, что просили, побольше, и поэтому у меня со всеми были хорошие отношения. Сама я работала бескорыстно и ни в чем не нуждалась, да и воровать не умею.

Однажды приехал к нам ансамбль артистов краснофлотцев. Был холодноватый вечер. Концерт давали за скотным двором на лужайке. Публика разместилась на лужайке и в «ложах» – окнах скотного двора. Артисты – близ силосной башни.

Молодые моряки, славные ребята, довольно культурные, превзошли себя. Уже чего только они не переиграли, не перепели. С особым успехом исполнил какой-то молодой моряк «Синий платочек» и «У меня есть сердце». Отзвучали последние слова романса – и замирали молодые сердца. Согрелись, размягчились, облагородились все как-то под воздействием музыки – чудная была картина и хорошее настроение. Потом ансамбль уехал, остались окопы, нормы выработки и нормы питания.

Жили мы в сарае, Вначале еще было ничего, но в конце августа стало так холодно, что ночью грелись только тем, что спали вплотную. Я обычно ложилась после всех, забираясь на свое место ползком и буквально втискиваясь между телами. Хорошо, что слева от меня спали X. или Г., они давали мне часть своего одеяла (у меня с собой был только теплый платок). Было так тесно, что спали навытяжку, зато было теплее.

И вот однажды вечером, когда уже все переругались – это у нас часто случалось: люди разные попались, у нас в отряде были две скандалистки и один скандалист. И вот, когда все угомонились и улеглись, сквозь щели сарая стал проникать свет. Он быстро становился все ярче. Поднялась страшная суматоха, крики. Люди в панике бросились к дверям. Подбежала к дверям и вижу: в небе висит огромная «лампа», источающая небывалый свет. Кругом на километры светло, как днем. Что за оказия? Присмотревшись, замечаю, что «лампа» медленно спускается на парашюте. Это осветительная бомба – догадалось я, но кто ее бросил? Что хотел осветить? Наша она или немецкая? Сейчас станут бомбить?! Пропали?! Наши окопницы просто совсем взбеленились. И вдруг снаружи раздался голос начальника: «Приготовиться к эвакуации. Ожидать команду. Соблюдать тишину!!!» А тем временем бомба опустилась за лес и погасла.

Собрала я свой вещмешок. Легла, положив его под голову, и заснула. Что случилось ночью, не знаю. Утром и весь следующий день было спокойно. По секрету сообщили, что это был наш заблудившийся самолет. Может быть, это неправда. Кто знает? Во всяком случае, нас тогда не бомбили.

Должна добавить, что зрелище было захватывающее. Бомба опускалась очень медленно, испуская необыкновенный, ни на что не похожий свет. Все пространство, освещенное бомбой, стало загадочно и сказочно красиво.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное