Читаем Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов полностью

Предлагаю выход из положения: познакомиться с санитарками и медсестрами и ехать в их поезде. Идея понравилась и была принята к исполнению. Быстро «накапав» на мозги санитаркам и медсестрам, с их разрешения удачно «приземляемся» в одном из вагонов и вскоре отправляемся в дальнейший путь на Ленинград. <…>

Настроение поганое. Поезд движется со скоростью черепахи. Продукты кончились, положение иждивенческое. Хоть попутчики об этом не говорят, чувствую себя неудобно. Прибыли в Череповец. <…> В железнодорожной столовой после разговора с директором получаю шесть талонов на обед. Попутчики похвалили:

– Браток силен, умеет оформлять дела.

Наелись досыта. Комбинируем насчет выпивки. С мира по нитке собрали бедному на крепкие напитки. Музыкальное оформление состоялось. <…>

Проезжаем Ефимовскую. Путь между Череповцом и Ефимовской изрядно поврежден. Под откосом валяются паровоз, отдельно от тендера, и товарные вагоны.

Поезд идет очень тихо. На опушке леса у железнодорожного полотна огромные воронки от взрыва фугасных бомб. Будка путевого обходчика разбита. Поезд остановился, и мы вместе с железнодорожниками пошли осматривать место происшествия. Левая угловая комната, на стене висит гитара, в углу труп мальчика. Череп разбит, виден мозг, похожий на клубок свернувшихся змей. <…>

– Это произошло вчера, – рассказывает местный житель, – дальше по ходу поезда вы увидите сбитый вражеский самолет. Пилот бомбил проходящий состав, но никак не мог попасть, бомбы взрывались слева и справа от полотна. Тогда он снизился и бросил бомбу на путь перед составом. Взрыв оказался настолько мощный, что самолет подбросило, как щепку, и он рухнул на землю. Заслуженное наказание.

Тихвин. Поезд стоит минуты. С почты звоню в райком, исполком. Подходят незнакомые люди, прошу передать привет. <…>

Голодны как шакалы, кишка кишке кукиш кажет. Чтобы не впасть в уныние, запел: «Раскинулось море широко…» Товарищи дружно поддержали меня, и наша песня прогремела на весь вагон.

У заглянувшей к нам молоденькой санитарки Шуры стрельнули хлебца. Принесла 300 г. Что нам 300 г – проглотили и не почувствовали.

Волховстрой. Поезд почему-то пошел к станции Мурманские ворота. Поблагодарив за все, вышли. На перроне народу тьма-тьмущая. Поезда на Ленинград не ходят, в первый Волховстрой не пускают. Свежо, одежонка летняя, внизу трусы, сплошной сквозняк. Ночью подходит поезд со стороны Мурманска. Местные жители почему-то назвали его «трамвай». Этот «трамвай» курсирует между Мурманскими воротами и Волховстроем. Единственное средство сообщения. Зайцами едем до Волховстроя. Вокзал переполнен, правая сторона – штатская, левая – военная. Лежим на полу, хочется спать, но не уснуть, изрядно голодны.

Раздается пронзительный вой сирены, охрана предложила немедленно покинуть здание и скрыться в бомбоубежище.

Это сооружение легкого типа, возведенное в садике возле вокзала, нельзя назвать бомбоубежищем. Решили встать у дерева и наблюдать за происходящим. <…>

Поиск денег и питания начали с раннего утра. Краснофлотцы пошли в Военкомат. Я в горком партии.

На берегу прекрасной многоводной реки Волхов за электростанцией небольшой деревянном дом, у парадного дежурный. Проверив тщательно документы, дежурный сообщил, что секретарь будет через час. <…>

Секретарь горкома товарищ Никитин – сравнительно молод, располагающая улыбка, открытый взгляд, он сразу пленил меня. Казалось, что мы давно с ним знакомы. Рассказал ему о своих приключениях. Он посмотрел и заключил:

– Видок у тебя бледный.

Позвал секретаршу и велел накормить. Ну, думаю, помолочу. А секретарша принесла 200 г хлеба, стакан молока и на этом ограничилась. Нужно было бы повторить и сделать один-два захода, но, видно, в гостях не своя воля.

Секретарь райкома велел написать заявление на получение денег. Выдали 150 рублей.

– Ну а теперь собирайся в обратный путь в глубь страны, в Ленинград дорога закрыта. Пела, Назия и Мга заняты немцами, – спокойно сообщил он.

– Я – ленинградец и должен быть там живым или мертвым.

– В таком случае есть один путь. Садись на пароход, доедешь по Волхову, затем по Неве прямо до пристани у Исаакиевского собора.

– А много проезжают по этому пути?

– Не многие, много гибнет.

– Этот путь не для меня, погибнуть дело невеликое, живым вернуться – это цель.

– Сегодня пробуем пропустить бронепоезд, а следом товарный, вот с ним и поезжай.

Пулей лечу на станцию к военному коменданту. Есть записочка на обед и разрешение на выезд. Пообедал прилично. Паровоз и четыре вагона пойдут вечером.

Встретил моих попутчиков-краснофлотцев. Получили паек и предложение остаться, но они отказались, поедем в свою часть – заявили они.

Все съели, а есть хочется. Отправились на промысел. Не доходя до военкомата в стороне от набережной – небольшой домик. Вошли. Хозяйка выслушала и говорит:

– Мы эвакуируемся, многие уже давно уехали, идите в огород, накопайте картофеля, свеклы и моркови и варите. Вот вам котел, дрова есть. Не оставлять же немцам, лучше самим съесть.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное