Блокада. Том 1

— Как следует понимать ваши слова, товарищ Папченко? — резко спросил Васнецов. — Что значит «ведет бой»? Доложите обстановку точнее.

— По нашим данным, Урицк… — начал Папченко.

Но Васнецов прервал его:

— Хотите сказать: захвачен противником? Это Военному совету уже известно.

— Не вполне так, товарищ дивизионный комиссар, — возразил Папченко. — Несколько наших групп ведут бои в самом городе. Уверен, что они прорвутся.

— Куда «прорвутся»?! — с яростью в голосе воскликнул Васнецов. — Назад к Ленинграду?

Папченко ничего не ответил. На его покрытом копотью лбу выступили капли пота. Он снял каску, подшлемник и провел по взмокшим волосам рукавом стеганки.

«Зачем это я? — подумал Васнецов. — Разве криком поможешь?..»

— Товарищ Папченко, — сказал он, заставляя себя говорить спокойно, — вокзал тоже занят немцами?

— Занят, — устало проговорил Папченко, кладя на стол каску, — я сам только что оттуда. Три раза людей в атаку поднимал, хотели станцию отбить — не получилось. Там у немца автоматчиков полно и танки… Пришлось окопаться у переезда возле оврага, может, знаете то место. Малость отдохнут люди, и снова начнем атаковать.

— Насколько мне известно, — сказал Васнецов, — командующий приказал вам отбить Урицк к четырем ноль-ноль, верно? Сейчас, — он посмотрел на часы, приближая их к свету коптилки, — два сорок. Сумеете выполнить приказ?

Папченко помолчал, словно еще раз прикидывая в уме, сколько ему осталось времени, потом устало ответил:

— Нет. Не сумею.

— Но… как же так?! — В голосе Васнецова, помимо его воли, прозвучали не только возмущение, но и растерянность.

— Товарищ член Военного совета, — сказал Папченко, — у меня бойцы вот уже почти сутки не выходят из боя… Я коммунист и чекист. И врать не умею. К полудню, может быть, и выкинем фашистов. А раньше едва ли. Сделаем все, что можем, Меня командующий расстрелять грозил, если не отобью Урицка. Так что жизнь моя у него в залоге.

— Товарищ полковник, — глядя на командира в упор, проговорил Васнецов, — я не знаю, в залоге ли ваша жизнь у командующего, но Кировский район, а значит, и Ленинград у вас в залоге. Положение, товарищ Папченко, отчаянное. Рабочие Путиловского готовятся выйти на баррикады. От вас и ваших бойцов во многом зависит, перекинутся ли бои на улицу Стачек… Я должен скоро вернуться в Смольный. Оттуда поеду на КП Федюнинского: над Пулковскими высотами тоже нависла угроза. Что мне сообщить Военному совету, товарищу Жданову?

— Будем драться, — угрюмо ответил Папченко. — Разрешите отбыть на передний край, товарищ дивизионный комиссар?

— Я пойду с вами, — сказал Васнецов.

— Товарищ член Военного совета, — нахмурился Папченко, — я считаю, что вы не должны без прямой необходимости рисковать жизнью. На переднем крае сейчас простреливается каждый метр.

— Не пугай, товарищ Папченко, не пугай, — усмехнулся Васнецов, — сам понимаю, что страшно, но дело, видишь ли, требует. Что же мне, по-твоему, докладывать Военному совету только о том, что с командиром дивизии поговорил? С тобой Смольный и без моего посредства связаться может. По телефону. — Он помолчал мгновение и с неожиданной горячностью воскликнул: — Людей твоих мне надо видеть! Тех, кто сейчас за Урицк бой ведет. Иначе какой же я комиссар, да еще дивизионный!.. А теперь разговор окончен. Пошли.

Папченко неуверенно повел плечами, потом резко повернулся к спящим бойцам и громко скомандовал:

— Связные, подъем!

12

Все попытки Федора Васильевича Валицкого вернуться в свою ополченскую дивизию закончились безрезультатно.

Еще в начале августа он, уверенный, что рано или поздно попадет на фронт, уговорил свою жену Марию Антоновну эвакуироваться — уехать в Куйбышев.

Точнее, Федор Васильевич заставил ее уехать. Другого выхода он не видел. После выписки из госпиталя Мария Антоновна была очень слаба, рана на бедре то и дело открывалась, кровоточила. Врач сказал, что всему причиной возраст, постоянное нервное напряжение и что ей следует или снова лечь на длительное время в больницу, или — что лучше — уехать из Ленинграда в тыл.

Мария Антоновна умоляла мужа разрешить ей остаться, продолжать лечение дома или, на худой конец, вернуться в больницу.

Федор Васильевич, презрев обиду, отыскал своего старого друга доктора Осьминина — тот был теперь главным врачом одного из госпиталей где-то на Выборгской. Осьминин приехал, осмотрел Марию Антоновну, потом заперся с Валицким в его кабинете.

— Вот что, Федор, — сказал он решительно, — ты не дури. Обеспечить послеоперационный уход в домашних условиях сейчас невозможно. Марию Антоновну надо немедленно отправить из Ленинграда. Питание становится с каждым днем все хуже, в таких условиях заживление ран, в особенности у пожилых людей, тянется месяцами.

— А если… снова в больницу? — робко спросил Валицкий.

— Во-первых, — ответил Осьминин, — там теперь тоже плохо кормят. И, кроме того, ни одна больница не застрахована от прямого попадания бомбы или снаряда. В мой госпиталь шарахнуло уже два. В этих условиях оставлять Марию Антоновну здесь — преступление. Да и я на твоем месте уехал бы с ней.