Блокада. Трилогия

«Перевербовывать меня вроде пока никто не пытается, — подумал Гумилев. — Так что выпендриваться, пожалуй, ни к чему. Буду косить под дурачка».

— Не понимаю я, — пожаловался он, — чего вы от меня хотите-то?

— Говорит, что не знает, — перевел толстяк в цветной рубахе.

— Царицкий, скажите ему, чтобы не вздумал отпираться и лгать. За каждый неправильный ответ он будет получать удар железным ломиком — по ногам и рукам.

Усилием воли Гумилев заставил себя никак не отреагировать на эти слова, хотя внутри у него все сжалось от страха. Только когда толстяк закончил переводить, он позволил себе дернуться. Офицер удовлетворенно кивнул.

— Скажите ему, что это не все. Если я не получу ответа на интересующие меня вопросы, ему придется познакомиться вот с этим.

Тонкий стек офицера похлопал по черному кожуху стоявшей в углу динамо-машины.

— Электроды присоединяются к различным чувствительным частям тела, затем на них подается ток. Обычно люди, к которым применяют эту машину, выдерживают не больше пяти минут.

Толстый Царицкий перевел все в точности. Потом со змеиной улыбкой добавил:

— А электродики-то мы обычно в одно только место и лепим. Пять минут — и готова яичница! Ну, будешь говорить?

— Я себе не враг, — прохрипел Гумилев.

— Тогда начнем, — бесстрастно сказал офицер. — Дано: мы знаем, что в деревню вас привели люди, связанные с партизанами. Вопрос — вы тоже партизаны?

— Нет, — Лев замотал головой. — Я не партизан. Я боец Русской Освободительной армии…

— Савелий, — недовольно проговорил офицер. Круглолицый полицай выступил из тьмы и ударил Гумилева ломиком по пальцам. Ударил несильно, даже не замахиваясь — но боль была такая, что у Льва из глаз брызнули слезы.

— Поясняю — сказал офицер. — Ты должен отвечать только на заданные вопросы. Я пока не спрашивал, кто ты такой. Отвечай коротко и правдиво, ясно?

— Ясно, — выдохнул Лев.

— Второй, который был с тобой — он партизан?

— Нет! — ему показалось, что Савелий опять занес ломик. — Да нет же!

— Спокойно. Как вы оказались среди партизан?

— Мы заблудились. В лесу нас схватили какие-то люди. Мы не знали, что это партизаны.

Офицер поморщился.

— Савелий!

На этот раз удар был сильнее. Перед глазами Льва завертелись черные круги.

— Я хочу слышать правду. Ложь означает немедленное наказание. Klar?

«Сволочь, — подумал Гумилев бессильно. — Проклятая фашистская сволочь!»

Еще минуту назад он был готов изложить офицеру свою легенду, признаться в дезертирстве из рядов РОНА и даже выразить желание сотрудничать с немецкой администрацией. Все это было предусмотрено планом Жерома. Но сейчас тактика допроса стала окончательно ясна ему: офицер хотел, чтобы Гумилев выдал местонахождение и связников партизан. И только после этого, вынудив пленника к предательству, собирался перейти к выяснению прочих вопросов.

— Вот что, — сказал он, чувствуя, как немеют губы, — иди-ка ты к такой-то матери, фриц вонючий. Ничего я тебе больше не скажу.

— Это было предсказуемо, — у немца дернулся уголок рта. — Савелий, подключай динамо-машину.

«Ну, вот и все, — подумал Гумилев. Страх куда-то исчез. Он вообще больше ничего не чувствовал, одну только ненависть к этой черной швали. — Жаль, только двоих подстрелить успел».

Савелий подтянул к шведской стенке два провода с электродами. Лев рванулся, но руки и ноги были прикручены на совесть.

— Не дергайся, голуба, — Царицкий расплылся в широкой улыбке. — Бесполезно. Знал бы ты, как я люблю смотреть на это дело! Веришь, аж слюнки текут!

— Молчать! — брезгливо оборвал его офицер. — Савелий, минимальный ток.

«Не буду кричать, — подумал Гумилев. — Ни за что не буду!»

Когда Савелий в третий раз крутанул ручку динамо-машины, он закричал.

— Я повторяю свой вопрос, — сказал немец, — как вы оказались среди партизан?

«Надо потерять сознание, — сказал себе Лев. — Тогда они ничего от меня не добьются».

Этой наукой он тоже овладел в Крестах. Чтобы не стать падлой и стукачом, приходилось доводить следователей до бешенства — тогда удар ножки от табурета гарантировано отправлял упрямца в беспамятство.

Но сейчас сознание, как нарочно, не спешило его покидать. Ему было очень больно, однако боль, как это ни ужасно, была терпимой. Офицер и его подручные превосходно владели своим ремеслом; по сравнению с ними следователи из питерского Большого дома казались неумелыми школьниками.

— Я буду спрашивать, пока ты не ответишь, — терпеливо проговорил немец. — А ответишь ты все равно. Савелий, пять оборотов.

Льву показалось, что глаза его вылезают из орбит — боль распирала черепную коробку, как поднявшееся дрожжевое тесто. Взгляд его случайно упал на Царицкого — толстый переводчик тяжело дышал, облизывая языком пухлые красные губы. Гумилева затошнило.

— Я знаю, что в лесу есть партизанские отряды, — немец подошел к нему и ткнул стеком под подбородок. — Мне нужно знать, зачем партизаны понадобились вам. Для этого я задаю наводящие вопросы. Как вы нашли партизан?

— Нашли, — просипел Гумилев, — шли-шли и нашли…

— Он издевается, господин оберлейтенант, — притворно огорчился Царицкий.

— Семь оборотов!