Блокада

— От кого ты слышал? — скривил губы Рашпик, — От Горника? Это он тебе сказал? А того, что он до Бирту добирался, не говорил? Нашел кого слушать. Если Горнику верить, он тут первый герой и главный охотник. Только один он всегда ходит. Не проверишь!

— Что там? — повторил вопрос Пустой. — Расстояние какое? О времени уж не спрашиваю, слышал про эти заморочки. Что с грунтом? Ямы? Овраги есть? Деревья толстые? Камни? Вдруг видимости не будет никакой?

— Насчет ям не знаю, — пробурчал Рашпик, — Оврагов нет. Такая же равнина, как и здесь. Она так до холмов и идет. И толстых деревьев нет, никаких деревьев нет. Ты оглянись, Пустой, вот эти кусты оттого и мелки, что, когда тут пленка стояла, ничего в ней не росло. Только они и вытянулись. А поближе к ограде уже и дубовники поднялись. Насчет расстояния тоже не скажу. Пытался я когда-то с двумя приятелями тут померить расстояние. Обратно шли, тащили к тебе бухту провода. В ней две мили с лишком было, помнишь ведь? Ты еще свет тянул с базы тем проводом. Ну так поставили с той стороны козелки, зацепили конец и потащили с напарником через пленку. А один остался, чтобы узелок завязать, как мы тащить перестанем.

— Завязал? — не понял Сишек, который продолжал коситься на отшельника и на ящера.

— Ага! — хмыкнул Рашпик, — Не успел. Вся бухта размоталась, он так и побежал за концом провода, но упустил его. Пересек пленку. Сказал, что шагов сто, не больше, прошел, а потом еще полчаса ждал, когда мы из пленки с концом провода выберемся. Вот что мне тебе сказать насчет ширины пленки? Не угадаешь. А так-то пакость эта самая пленка — как в паутине вывозишься, фу…

— Коркин, — обернулся к скорняку Пустой, — таймер твой в порядке. Заведи его, хочу засечь время, сколько первая пленка у нас займет. Всем остальным — оружие положите в большой ящик, что закреплен в центре. Ройнаг, ты как там проходил первую пленку?

— Легко, — усмехнулся сборщик.

— Сядь на ящик. Первую пленку пройдем без оружия. Не бойтесь, мы не пешком идем, снаружи стекла вездехода и пуля не возьмет, не то что стрела. Кто оружия убирать не хочет, могу привязать к стенам, как Файка. Всем все понятно?

Пустой выждал, когда в ящик ляжет последний ствол и Ройнаг торжественно усядется сверху. Члены небольшого отряда замерли, схватившись за скобы. Файк кусал губы. На лбу и щеках его висели крупные капли пота.

— Двинулись, — подсевшим голосом произнес Пустой.

Вездеход дрогнул, Филя ухватился за подлокотники, уперся ногами в моторный отсек и уставился на приближающуюся стену тумана. Она и в самом деле напоминала пленку. Похоже было, будто Сишек замыслил очередную бродильню, настругал сладкого корня, насыпал ореховой муки, бросил кислых ягод и прикрыл яму серой пленкой, которая теперь колыхалась от поднимающихся со дна ямы пузырей. Только какой-то гигант увеличил Сишекову пленку в тысячи раз да и взметнул ее на пути вездехода до самого неба.

Вездеход проехал остаток расстояния и медленно коснулся носом края пленки. Она натянулась, подалась вперед, отклонилась на локоть, на два, на пять, а потом вдруг лопнула и потекла, побежала по стеклам вездехода каплями и паутиной. Стылая Морось.

Филя не сразу понял, что с ним происходит. Сначала он услышал хрип Файка. Оглянулся, увидел что-то страшное, отчего зажмурил глаза, но в последнее мгновение успел разглядеть белые, испуганные лица спутников, странные, изломанные суставы Файка и силуэт лежавшего ничком на полу Хантика. Потом Морось проникла внутрь кабины. Капли и паутина оказались на приборной панели, на руках, на ресницах, на лице Фили, и он замер с вытаращенными глазами, потому что боялся, что ресницы слипнутся и он ослепнет. Урчание мотора исчезло, но не потому, что он заглох, просто сзади, из-за спины, начал раздаваться совершенно звериный вопль, цоканье ящера и неожиданно спокойный, хотя и странный голос отшельника:

— Тихо, Рук, тихо, не волнуйся.

Филя скосил взгляд вправо, чтобы разглядеть, как же ведет машину Пустой, если не видно не только ничего через стекла, но не видно даже приборной панели, и не увидел ничего. Вместо Пустого за облепленным серой паутиной колесом сидело что-то такое же серое, лохматое и облепленное паутиной. В глотке Фили булькнула рвота, он подумал, что и он такой же серый и грязный и что уже никогда не смоет со своей кожи эту бесконечную липкость, но в это самое время его накрыло с головой невыносимым, ужасным ощущением собственной никчемности.