Блокадные будни одного района Ленинграда

В феврале 1942 г. в городе стали создавать, точнее, воссоздавать санитарно-бытовые комиссии. Они появились еще в начале войны, но в августе 1941 г. их реорганизовали в санитарные посты Общества Красного Креста[587].

Появилась, например, такая комиссия при домохозяйстве № 1 Кировского района (пр. Газа, 52 и 54). По воспоминаниям главы домохозяйства, «сколотили актив, пошли по квартирам, смотрим, женщины больные лежат, дети лежат. Стали помогать больным, получать обед по карточкам, приносить им. Ходили к врачу, вызывали врачей, доставали лекарство, помогали, чем могли»[588].

Членами санитарных отрядов также обследовались дома, выявлялись больные острыми желудочно-кишечными и чесоточными заболеваниями.

17 февраля 1942 г. райисполком утвердил персональный состав санитарно-бытовых комиссий домохозяйств по Нарвскому проспекту и Сутугиной улице, а 1 марта – по Березовому острову[589]. Комиссии, кроме председателя, состояли из 3–4 человек.

* * *

«Зимой 1942 года мама сказала:

– У нас на заводе литературный вечер, пойдешь?

– Конечно, пойду, – ответил я.

Впечатления начались, как только мы вышли из дома. Тропинка до „Красного треугольника“ шла между высочайшими сугробами, стояла полная луна, все было залито синим светом, как будто были включены синие лампочки времен финской войны. Дорога была не длинной.

Вечер проходил в помещении красного уголка. Там собрались 25–30 женщин неопределенного возраста с голодными лицами. Выступали две поэтессы, но какие!

Это были Ольга Берггольц и Вера Инбер. Берггольц мне показалась очень красивой, с огромной шапкой вьющихся волос. Каково же было мое изумление, когда в сборнике „50 лучших советских поэтов“[590] я увидел ее портрет с гладкой прической. Она читала стихи, ставшие уже классикой. „Письма на Каму“[591] и „Разговор с соседкой Дарьей Власьевной“.

После нее Инбер читала „Пулковский меридиан“: то, что было написано к тому времени. … Поэма печаталась в „Ленинградской правде“ по мере ее написания, с октября 1941 до ноября 1943 года. Тогда она закончила на третьей главе[592]. Вторая глава была самая сильная – „Свет и тепло“. Конечно, там было обо всем: и что нет света, воды, молчит радио, нет тепла и, главное, о голоде, но все было пропитано оптимизмом и верой в Победу.

Следующий литературный вечер произвел на меня еще большее впечатление. Выступали два поэта и прозаик. „Классик“, просто поэт и Иван Кратт[593].

Сердобольная память не сохранила фамилии „классика“. Говорю так, так как я не воспринял его ни как ленинградца, ни как поэта. Начнем с его полноты, это не была полнота опухшего дистрофика или цинготника, это не была полнота А.А. Жданова с серым лицом и больными почками. Это была полнота откормленного кабанчика. Стихи были под стать:

„Бей гранатой, пулей бей,
Бей чем хочешь, но убей“.