Блокадные новеллы

— Так ведь человека вызвали, — не сдавался Леонид.

— Вызвали не вызвали, телеграмму не мы посылали, сам по себе он…

— Да ну тебя, — швырнул в сердцах Леонид скамейку в угол.

…Мы ждали. Дверь распахнулась и, переваливаясь по-утиному, разгоряченная от плиты и внутреннего раскала, вывалилась старуха. Ноздри ее пористого, нашлепистого носа трепетали. Она словно коршуна отгоняла от цыплят. Не здороваясь, запричитала:

— Да как можно от родительницы покойной благословение уносить! Да нешто в зверя Левониду превращаться, в зверя безыменного!..

Я был ошеломлен, а Леонид стоял неестественно согнутым, шумно выдыхал воздух, скрипел голосом:

— Хватит уж, хватит…

И несмотря на нелепость всей этой сцены, я, взглянув на него, испытал к нему жалость.

— Ну, бывайте здоровы, — прервал я причитания старухи и двинулся к калитке.

Друг мой прихватил пакет с припасами, которыми мы надеялись покупку отметить, последовал за мной.

— Хоть бы воды, черти, вынесли попить, — обозлился он.

Завели мотор, сквозь шум донеслось:

— Ходют тут, ходют, а потом в Парыж… А тебе, старому, все ум не отполируешь!

— Останови у кладбища, — попросил я.

Я прошел по нему из конца в конец, распластанному, разбитому, с провалившимися крестами, замусоренному яичной скорлупой и бумажными затычками от бутылок. Ветер теребил мои поредевшие волосы, остужал душу, и я думал с пронзительной ясностью: нет, в жизни ничего нельзя забывать, ни детства, ни юности, ни молодости своей, потому что тогда рвется вся связь жизни… И как уж нам ни захочется зацепиться за что-то, чтобы в целостности жизнь свою обрести внове, — да не тут-то было, не зацепишься… А старуха что — у нес свой взгляд, и жизнь ее, крученая и ломаная, может, вся с нею.

Я горько усмехнулся:

— Ничего. Давай прямо в Парыж!

Мой друг, так трудно расставаться…

— Не приезжай завтра, — сказала она, хотя у них была твердая договоренность о его приезде.

— Почему? — спросил он с поднимающимся раздражением, что случалось с ним в последнее время.

— Умерла дочка моей подруги, маленькая девочка… Жду тебя через два дня… Похороны завтра…

Междугородный разговор прервался, но он уже знал, что отправится из Москвы в этот северный город завтра утром и приедет туда завтра днем.

…В течение года они любили друг друга страстно, тяжело, и вдруг оба почувствовали, что их любовь истончается, обволакиваясь недовольством и недовернем, желанием преобразить друг друга на свой лад.

Он выехал рано, еще до зари, и пустынные московские улицы распахивали свои гладкие дали только для него одного. Шуршали шины. Показались первые загородные леса, и перед его мысленным взором отчетливо и тревожно представала их жизнь.

Ивлев, немолодой художник, оторвавшись от служебных тягот, семьи и круга равнодушных приятелей, приехал в Ферапонтов монастырь и, ошеломленный, чувствующий со всей остротой свою незначительность, стоял среди толпы перед фресками Дионисия. Был солнечный день, и лучи, прорываясь сквозь верхние окна, как бы накладывали свои светлые оттенки на древние, весенние, желтые краски, и святые казались не нарисованными, а живыми людьми, которые вот- вот выйдут из камня стен и соединятся с восхишенно-почтительной толпой.

Взгляд Ивлева медленно скользил по сводам храма, опускаясь вниз, и вдруг он невольно вздрогнул: молодая женщина, рыжеволосая, с искрящейся прозеленью глаз, возникла перед ним, похожая по строгости и некрасивой выразительности лица на иконописные облики. Он проследил за ней: женщина вышла во двор монастыря. И Ивлев переступил порог вслед за нею.

Когда приезжие стали рассаживаться по автобусам, Ивлев набрался смелости и сказал женщине:

— Я могу вас подвезти. У меня машина.

— Спасибо, — просто ответила женщина.

И пока они ехали по шоссе, между ними возник разговор, не нарочитый, манерный, а неожиданный, естественный, сближающий их непонятно и завораживающе. Женщину звали Павлой, и само это редкое имя излучало для Ивлева дурманящий аромат. «Павла… Павла…» — повторял он про себя. Журчала женская речь, слова текли, как вода сквозь песок, но Ивлев запоминал главное: Павла разошлась с мужем, у нее дочь…

А когда они расставались перед въездом в город, Ивлев, улыбаясь, по-детски проникновенно воскликнул:

— А приезжайте ко мне!

— А приеду! — в тон ему с какой-то тайной радостной интонацией ответила Павла.

Так вот и началось.

Вскоре Павла появилась в загородном доме Ивлева на берегу озера с необитаемыми островами и вороньим граем на вечерних сосновых кронах. Ивлеву странно запомнился один миг, — может быть, и незначительный на первый взгляд, но заставивший его сердце щемяще сжаться.