Блокадный дневник Лены Мухиной

Когда была переменка перед историей, он, в противоположность того, что все кругом разговаривали, он читал «Мертвые души». Я его спросила: «Тебе нравятся „М[ертвые] д[уши]“?» Он ответил без слов, тем неопределенным жестом, который всегда понятен. Потом я его спросила: «Какой предмет ты больше всего любишь?» Он опять ответил тем же неопределенным жестом, смущенно улыбаясь. Но я на этом не успокоилась: «Ну… историю любишь?» — «Нет». — «Географию?» — «Да, география ничего. Математику люблю». — «Математику? А естествознание?» — «Нет, не люблю». Больше я не нашлась продолжать разговор. А он еще некоторое время смотрел на меня как-то задумчиво, потом снова стал читать «М[ертвые] д[уши]».

Геня низенький, довольно стройный. Светлые волосы на темени образуют забавный хохолок. Взгляд его голубых глаз какой-то теплый, мягкий, выражение лица невинное, извиняющееся. Улыбка смущенная, иногда даже какая-то заискивающая. Интересно, какой же он сам по себе.

Уже 1/4 4-ого, а тревога все продолжается. Залпы зениток то стихают, то вновь учащаются.

Сейчас начну учить уроки. Особенно литературу.

Тревога кончилась без 5 минут 6. Но в 1/2 7-ого начался артиллерийский обстрел. Мама пришла пешком. Сейчас слушали статью академика Орбели, из которой узнали, что немцы расхитили петергофские и пушкинские сокровища^{65}. Они распилили Самсона, увезли в Германию, а также разорили Янтарную комнату в Пушкине и тоже увезли в Германию. Германскому народу придется хоть из-под земли достать нам янтарь для реставрации Янтарной комнаты.

У меня последнее время что-то такое творится в душе, что я сама ничего не понимаю. Мало желаний, предположений, вопросов, столько мыслей, и все они свились клубком, шевелятся, и никак их не распутаешь. Хоть бы ухватиться за какой-нибудь конец. Ведь вот, кажется, все ясно, и действительно начинает казаться, что все мне ясно, ну буквально все, а потом вдруг сразу все как туманом подернется и ничего не понять. И главное, поделиться не с кем. Мама? Домой придет, поест и спать ляжет. Ведь она сейчас так устает. Тамара? Но как с ней поделиться и что она поймет из того, что я ей скажу, да и о чем делиться. Ведь во мне одна пустота, сущая пустота. Я ничего не понимаю, вернее, я все понимаю, только не знаю, что понимать.

Я никак не могу забыть Вовку, он мне каждый день снится. Неужели я его действительно любила, я никак себе не могу дать отчета. И почему я не могу познакомиться ни с одним мальчишкой из нашего класса. Вирой Галю уже все мальчишки называют Галькой, на большой ноге, а меня сторонятся, а некоторые называют на вы. В чем тут дело? Почему я все хочу с кем-нибудь завести разговор, то не знаю, на какую тему. Черт знает что такое. Я прямо не человек, а одно недоразумение. Никому не нравится химик, ну буквально все смеются почему-то над ним. А мне он нравится, я, черт знает почему, вижу в нем советского преподавателя, и я бы хотела, сама не знаю хорошенько, что именно, но я бы хотела, чтоб он стал нашим руководителем, и начал бы нас перевоспитывать, и добрался бы до наших душ, и мы бы стали советскими школьниками, коммунистами в душе. И чтобы он изжил из нас всю обывательщину, чтобы мы пошли с ним слушать симфонию, чтобы мы, т. е. у нас открылись глаза на весь мир, чтобы мы увидели, что мы живем, живем единственную свою жизнь. И чтоб каждый из нас твердо решил прожить свою жизнь по-настоящему. Стать действительной сменой наших родителей, быть лучше родителей. Культурней, образованней. И самим стать такими родителями, чтоб вырастить детей своих еще лучше, чем мы сами. Вот тогда будет для человека счастливая, плодотворная, радостная жизнь. И, умирая стариками, мы бы могли радоваться за прожитую жизнь. Знать, что она прожита так, что нет обиды за нее. Ах, Боже мой, как мне хочется, чтобы начали перевоспитывать ребят.

Как бы мне хотелось жить где-нибудь в другом месте, среди других ребят и еще что-то, и еще, сама не знаю, чего мне хочется. И мне хочется, чтоб Тамарка была другой. И чтоб Вовка был другой. И чтоб все они стремились к чему-то светлому, прекрасному. Может быть, я хочу, чтобы все ребята были романтиками? Может быть. Но, по-моему, нет. Нет. Конечно, нет.

Я хочу, чтоб мы жили, как говорил Ленин. И чтоб школа была другая, и условия другие.

Ленин сказал: «Учиться, учиться и учиться!!»^{66}. Это, по-моему, первое, о чем должен думать советский школьник! И советский школьник должен бороться со списыванием, с картами, с папиросами. И еще со многим.

Как бы мне найти человека, который бы интересовался естествознанием, геологией, минералогией. Ведь это камни в минералогическом музее^{67}. Почему они меня так волнуют? Не знаю. Мне хочется изучить по нитке, до атома всю природу. И все интересное в ней. И написать книгу о людях. И иметь альбомы с фото с разных концов нашей страны. И гору мне хочется, горы и море. Может быть, я хочу быть простым туристом? Может быть.

Нет! Нет! Не только туристом. Я сама не знаю, кем я хочу быть. Путаница в голове! Хаос!..

28/XI