Блокадный ноктюрн

Он почти уже уснул, когда плащ-палатку распахнул Шейдингер и в блиндаж ворвался холодный ветер, крупными каплями мазнувший по лицам солдат.

На него заорали все и гефрайтор торопливо запахнул вход. Но сон — сорвало.

Курт повернулся лицом к стенке, разглядывая капли влаги, стекающие по лицу какой-то бумажной красотки, выдранной покойным фельдфебелем из журнала и приспособленной на ржавые кнопки. Одна из кнопок красовалась чуть-чуть повыше белых трусов. Почти в центре композиции.

Шейдингер бесцеремонно плюхнулся на нары, двинув Курта локтем в поясницу.

— Двигайся!

— Иди в задницу! — буркнул Курт, но подвинулся. — Как там?

— Жопочка, — ответил гефрайтер, стягивая промокшую майку с мускулистого тела.

— В смысле? — не понял Курт.

— Вода поднимается. В низине у парней ее по колено уже в траншее. Представляешь?

— Угу…

— Ты подвинешься или нет?

— Угу…

Курт подвинулся.

Шейдингер тесно прижался к голой спине Курта своей голой спиной. Накрылся своей шинелью.

Вот теперь — точно можно греться. Два индейца под одним одеялом не мерзнут.

— Болотные солдаты… — хихикнул вдруг Шейдингер.

— М? — не понял Курт.

— Песню эту знаешь? Болотные солдаты, несем с собой лопаты!

Курт приподнялся на локте:

— Точно! Про нас же! А ты слова помнишь?

— Ну так… Это вот помню…

И два голых, зябнущих от холода и сырости, человека затянули сиплыми голосами:

Auf und nieder geh'n die Posten,
keiner, keiner kann hindurch.
Flucht wird nur das Leben kosten,
vierfach ist umz"aunt die Burg.

А потом заорали:

Болотные солдаты.
Несем с собой лопаты.
В лес.

Они орали в бревенчатый, грязный потолок блиндажа, с которого им на лица капала коричневая вода и падали комочки земли, встревоженной близкими разрывами.

Однако мы не сетуем,
зима не может быть бесконечной.
Когда-нибудь мы радостно скажем,
наш дом принадлежит снова нам.

Они бы и дальше стали орать, но на припеве, где болотные солдаты должны были вернуться домой, в певцов прилетел сапог.

— Эй! Вы охренели, что ли? Может еще «Интернационал» споете?

— Иди на хер, — опять приподнялся на локте Курт, глядя в глаза Хофферу.

Тот, скомкав письмо, покрывшееся фиолетовыми разводами чернил, и сунув его за пазуху, быстро стрельнул глазами в сторону выхода. А потом выразительно постучал себя по лбу. Легко спрыгнув на грязный пол, он подошел к лежанке Курта и Шейдингера, шлепая пятками по коричневой воде.

— Идиоты! В штрафдивизию хотите? — шепнул он, чуть наклонясь к ним.

— А что? — не понял Курт.

— Идиоты! Вы хоть знаете, что это за песня?

— Да, вроде, еще с Той Войны. Мне говорили, что ее во Фландрии пели, в шестнадцатом году…

Хоффер поморщился:

— Это гимн концлагерников-коммунистов, идиоты.

От близкого разрыва снова задрожали стены.

— А ты откуда знаешь?

Вместо ответа Хоффер снова постучал себя по лбу желтым от табака пальцем и ушел на свою лежанку.

Шейдингер пожал плечами и перевернулся на другой бок. И тихонечко, чтобы услышал только Курт, снова запел:

Wir sind die Moorsoldaten
und ziehen mit dem Spaten ins Moor.

— Заткнись, на всякий случай, — буркнул Курт.

— А что будет? — поинтересовался Шейдингер и округлил голубые глаза. И без того детская наивность его лица, резко контрастировавшая с язвительностью его же характера, превратилась в какую-то белобрысую… Непосредственность, что ли?

— В штрафдивизию не хочешь попасть?

Да уж… Из штрафдивизий не возвращался никто. Приговор — до конца войны. Выход один оттуда — смерть. Или победа, по случаю которой, наверняка, объявят амнистию. Ходят слухи, что русские взяв пример с немцев, завели у себя штрафные подразделения. Курт был более чем уверен, что против их подразделения дерутся как раз штрафники, набранные в «Гулаге» — этом ледяном отражении ада. Слишком уж упертые они. Наверняка за каждым стоит комиссар с еврейской физиономией и размахивающий «наганом». Только почему они не сдаются? Лучше уж в плен попасть, чем умереть от комиссарской пули в спину.

— Да откуда тут партийные? — удивился Шейдингер. — Они же на дух передовой не выносят.

— Мало ли, — пожал плечами Курт.

— Дерьмо! Не толкайся! — взвизгнул гефрайтер. — Я же упаду!

А потом помолчал и шепнул:

— Думаешь, донести кто-то может?

Курт покосился на Шейдингера, подмигнул ему и отвернулся к сырой стенке, наблюдая, как стекают крупные капли воды по серым доскам.

Близко что-то ахнуло и с потолка опять посыпались жирные шматки земли. Один из них угодил точно в висок. Молча Курт стер его с лица, заодно поймав еще одного вшивого «партизана».

— Фриц! — крикнул Курт.

— Спит он, — отозвался кто-то из ветеранов.

— Фриц! Срать пойдешь?

О! Такое обыденное дело, о котором даже не задумывались там, дома, в Германии, вдруг превратилось в аттракцион. Ежели по легкому можно было просто пометить любой угол или поворот траншеи, то вот посрать…