Блондин на коротком поводке

— Это тетки моей дом, — сказал Шурик в ответ на мой вопросительный взгляд, — а раньше он подруги ее был, она прошлой осенью умерла. Тетка сама только в июле, может, приедет, сейчас она в санатории. Так что мы никому не помешаем.

Он пошарил под крыльцом и достал ключ. Внутри было чисто, пахло чуть затхло, но не противно — жильем и уютом. Домик был маленький — кухня с плитой и старинным буфетом и еще комната. Я разулась на пороге и прошла в комнату. Деревянный некрашеный пол приятно холодил босые ступни. Помещение было приличных размеров. Там помещался двустворчатый платяной шкаф, глядя на который я вспомнила забытое слово «шифоньер», стол у окна, диван с валиками и еще кровать за ситцевой занавеской в крупных когда-то красных маках. Еще висело зеркало в простенке между шкафом и диваном. Я внимательно изучила свое лицо и осталась им очень недовольна. Опухоль с носа немного спала, вероятно, помог лед, но сам нос теперь был красным, глаза заплыли, выражение глаз — какое-то затравленное, как будто на мне лежала печать вины. Глядя на меня такую, каждый заподозрит, что я нечиста на руку.

— Есть хочешь? — спросил Шурик из кухни. Оказывается, он уже успел сполоснуть старый эмалированный чайник и поставить его на допотопную плитку. В доме, как ни странно, было электричество.

Я пощупала верхнюю челюсть, вроде бы зубы целы, нос даже мог дышать, тогда я вспомнила, что утром успела только выпить чашку черного кофе без сахара, и ощутила зверский голод. Шурик развернул большой пакет с едой, и я порадовалась, потому что уловила манящий запах.

Оказывается, Шурик столько успел накупить! Два свежих батона, вакуумные упаковки с ветчиной и сыром, масло, банку маринованных огурчиков, три пачки печенья и даже мои любимые конфеты — сливочные тянучки.

Чайник на плитке закипал очень долго, и мы успели выпить по большой кружке молока и съесть полторы пачки печенья. Я все порывалась задать Шурику кое-какие вопросы, но он переводил разговор на другое, рассказывал, как в детстве приезжал сюда с теткой и речка была не как сейчас — не речка, а ручеек какой-то. Она тогда была широкая и глубокая — им, мальчишкам, в одном месте даже по горло… Потом речка засорилась и обмелела, и теперь в ней не то что купаться, а белье-то с трудом можно полоскать…

Потом мы пили чай и ели бутерброды с ветчиной и маринованными огурцами. Когда я оторвалась от стола, то еле доплелась до дивана, чувствуя, что глаза слипаются и мне уже все равно, что будет…

Шурик растолкал меня довольно бесцеремонно через час. За это время он успел помыть посуду, подмести пол и проветрить дом, а также вывесить на вечернее солнышко два лоскутных одеяла.

— Хватит спать! — недовольно сказал он. — Ты что — собираешься всю жизнь тут просидеть?

Я подумала вдруг, что провожу здесь время очень неплохо. Погода отличная, в доме тихо и спокойно, а самое главное — за мной ухаживают, подают еду и проявляют всяческое внимание. С детства никто так со мной не возился, родители были вечно заняты своими распрями. Оказывается, это хорошо, когда кто-то о тебе заботится! Впрочем, тут же одернула я себя, нужно еще выяснить, с чего это Шурик такой добрый. Раньше за ним такого не замечалось…

— Рассказывай! — приказал он. — Рассказывай все! Что там у тебя стряслось и кто тебя так отделал?

— Не знаю, с чего начать, — засмущалась я.

— Давай с самого начала, — посоветовал Шурик помягче.

Я задумалась. Легко сказать — с самого начала. С того времени, когда Дашка чуть не въехала в меня на своих санках? С того времени, когда ее дед Илья Андреевич поил меня чаем и давал читать книги из своей библиотеки?

Я поглядела на Шурика и снова заметила в его глазах то самое непонятное выражение. Тогда я откашлялась и рассказала ему все, ничего не утаивая. Про красавчика Стаса, про то, что Дашка взяла с меня слово быть свидетельницей на ее свадьбе, про то, как пришлось всюду ходить с ними и даже зайти в дом к Руденко из-за учебника по английской грамматике, будь она трижды неладна. Про утренний визит Дашки, про смерть Филиппа, про таинственного полковника Захарова и, наконец, про ужасную сцену, которая разыгралась в доме Гусаровых не далее как сегодня утром.

Слушая Катерину, Шурик сжимал кулаки от злости. Она-то ничего не замечала, заново переживая свое унижение. Но он просто скрипел зубами — до того хотелось задать этой мерзавке Дашке приличную трепку. А уж ее отца, этого монстра, который осмелился поднять руку на Катю, он с удовольствием задушил бы собственными руками.

Только такие идиоты, как семейка Гусаровых, могли подумать, что Катя способна что-то украсть. И это люди, которые знали ее с детства! Впрочем, известно ведь, что каждый судит других по себе…

Он сам, разумеется, поверил бы Катерине сразу же. Раз она сказала, что ушла до того, как дом покинули Стас и Дашка, значит, так оно и есть. Катерина не могла ни соврать, ни перепутать.