Она и не думала скрывать от мужа, что, собираясь с ним в Японию, положила в чемодан пурпурное платье, расшитое блестками. Но он не преминул обвинить ее в этом. О, она клялась и божилась, что и не думала ничего скрывать! И даже если и спрятала это платье на самое дно чемодана, то исключительно ради того, чтобы сделать ему сюрприз. Положила вместе с ним и серебряные туфельки на шпильках с открытым носом и тоненькой кожаной перепонкой, обхватывающей лодыжку. И еще — кое — что из черного кружевного белья, которое он сам ей дарил. Она также сунула в чемодан светлый парик, почти точную копию своих платиново-белокурых взбитых волос, но парик постигла печальная участь. Его выбросили в первый же вечер их пребывания в Токио.
О, ну откуда же могла она знать, что полковник американской армии пригласит ее «поднять моральный дух джи-ай» в Корее? Она клялась и божилась, будто бы и понятия не имела о том, что попадет в этой несчастной стране в столь «пикантную ситуацию».
В дешевом издании классической книги «Парадоксы актерского мастерства», которую ей кто-то подарил, она подчеркнула красными чернилами следующие строки:
Вечность — это сфера, чей центр везде, а окружность нигде. Так и истинный актер рано или поздно делает открытие: его сцена везде и одновременно нигде.
Было это накануне их отъезда в Японию.
Бывший Спортсмен являлся по природе своей мужчиной немногословным, а потому в каком-то смысле его можно было причислить к мимам.
На своем последнем занятии по мимике и жесту (тогда никто, кроме Блондинки Актрисы, не знал, что то будет последнее ее занятие) она изображала пожилую женщину на смертном одре. Студенты были совершенно заворожены ее реалистическим, даже каким-то пугающе натуралистическим исполнением, столь отличным от их собственной поверхностной и надуманной манеры игры. Блондинка Актриса лежала на спине в длинном черном саване, босая, и все время порывалась приподняться, в отчаянии и судорогах, рывками. И наконец смирилась, приняла неизбежную свою судьбу и вся так и открылась, радостно открылась навстречу… смерти? Она приподнималась и приподнималась и вот, как балерина, начала балансировать на коленях, натянутая и дрожащая, как струна, с воздетыми над головой руками. В течение нескольких секунд, показавшихся всем целой вечностью, стояла она в этой позе, и все ее тело сотрясала мелкая дрожь.
Об этом умалчивалось. Он не говорил, что не может простить ей то, что она до смерти надоела его семье. Его семье!
Слова эти так и распирали его — того гляди задохнется. Но он не говорил. И не прощал.
Разве она не старается при каждом удобном случае показать свое над ним превосходство?