Блондинка в озере

— Все, — сказал он четким звенящим голосом. — Теперь вон отсюда! Уматывайте! Мне этот дурацкий допрос надоел. Только отнимаете у меня время. И у себя, если оно хоть чего-то стоит.

Я тоже встал и ухмыльнулся.

— Стоит оно не много, но мне все же платят. А не могло, к примеру, случиться, что вы нарвались на неприятности в каком-нибудь универмаге? Скажем, в трикотажном или ювелирном отделе?

Нахмурив брови и плотно сжав губы, Лавери внимательно посмотрел на меня.

— Не понимаю, — сказал он, но по голосу чувствовалось, что он задумался.

— Вот и все, что мне хотелось узнать, — сказал я. — Спасибо за внимание. Кстати, где вы устроились после того, как ушли от Кингсли?

— А вам какое дело?

— Никакого. Но это легко выяснить, — ответил я и двинулся к двери, но ушел недалеко.

— В настоящее время я не работаю, — заговорил он холодно. Со дня на день жду призыва во флот.

— Там вам самое место, — сказал я.

— Точно! Прощай, топтун. И не вздумай являться снова. Меня не будет дома.

Я подошел к выходу и толкнул дверь. Внизу у порога ее заклинило — разбухла от морской влаги. Справившись с ней, я обернулся. Он стоял, сузив глаза, едва сдерживая ярость.

— Может быть, я приду еще, — сказал я. — Но не обмениваться остротами. Если что-то раскопаю, придется поговорить.

— Все еще уверен, что я вру? — взорвался он.

— Вас явно что-то тревожит. Мне пришлось повидать людей, и я редко ошибаюсь. Может быть, это меня не касается. Но если касается, у вас будет случай выгнать меня снова.

— С удовольствием, — сказал он. — Только в следующий раз захватите с собой приятеля, чтобы было кому отвезти домой. Бывает, хлопаешься задницей, а отшибает прямо в крышу.

Меня покоробило. С него слетело все показное, и внезапно оскалило зубы мурло. Так коробит, когда интеллигентная на вид женщина вдруг начинает говорить непристойности.

— Прощай, красавчик, — бросил я и взялся за дверь. Пришлось поднажать, чтобы она закрылась. Я выбрался по дорожке на улицу и остановился на тротуаре, рассматривая дом напротив.

4

Это был приземистый, широкий дом с выцветшей до приятных пастельных тонов розовой штукатуркой и тускло-зелеными оконными переплетами. Крышу покрывала круглая чешуйчатая черепица зеленого цвета. Парадная дверь вдавалась глубоко внутрь, а нишу облицовывала мозаика из разноцветных плиток. За низкой оштукатуренной оградой с ржавеющей на морском воздухе решеткой виднелся небольшой цветник. Слева от ограды стоял гараж на три машины с дверьми во внутренний дворик, по которому к боковому входу в дом вела цементная дорожка.

На воротах висела бронзовая таблица: «Альберт С. Олмор, доктор медицины». Пока я все это разглядывал, в соседнем квартале из-за угла вывернул тот же черный «кадиллак». Мягко урча, он замедлил ход и стал выруливать перед гаражом, но, решив, что моя машина ему мешает, доехал до тупика, развернулся у железного забора с позолоченными пиками, медленно вернулся и вполз в пустой отсек.

Худощавый человек в темных очках и с докторским саквояжем направился по дорожке к дому. На полпути он остановился и посмотрел в мою сторону. Я пошел к своей машине. У дверей дома он вынул ключи и, отпирал дверь, снова оглянулся.

Я залез в «крайслер», закурил и стал думать, не стоит ли кого нанять, чтобы повисел на хвосте у Лавери. Решил, что пока не стоит.

Занавески в нижнем окне рядом с боковой дверью, за которой скрылся доктор Олмор, шевельнулись. Худощавая рука развела их в стороны, и за стеклом блеснули очки. Через некоторое время они сомкнулись.

Я оглянулся на дом Лавери. С этого места было видно, что от крыльца черного хода с крашеными деревянными ступеньками шла дорожка, которая — опять по ступенькам, но теперь цементным — спускалась к мощеному проулку.

Я снова перевел глаза на дом Олмора и стал лениво гадать, хорошо ли доктор знает Лавери. Вероятно, хорошо, раз в квартале всего два дома. Правда, из врачей обычно ничего не удается вытянуть. Тем временем занавески в окне окончательно раздвинулись.

На среднем стекле жалюзи не было. Я видел, что худощавый доктор смотрит оттуда в мою сторону с очень хмурым видом. Я стряхнул пепел за дверцу машины. Олмор отвернулся и сел за письменный стол, на котором стоял его саквояж. Он сидел прямо, нервно барабаня пальцами по столешнице. Его рука вдруг потянулась к телефону, коснулась трубки, отдернулась. Он закурил сигарету, резким взмахом погасил спичку, снова подошел к окну и снова уставился на меня.

Меня это заинтересовало. Ведь Олмор врач, а врачи, как правило, самые нелюбопытные люди на свете. Еще на практике они узнают столько секретов, что хватает на всю жизнь. Нет, доктор Олмор явно мной интересовался. Более того, нервничал.