Блондинка в озере. Сестричка. Долгое прощание. Обратный ход

Я с трудом поднял руку и пощупал затылок. Так и есть, шишка. Боль от прикосновения пронзила меня до самых пят. Я застонал, но тут же перевел стон в ворчание — все благодаря профессиональной гордости, вернее, благодаря ее остаткам. Потом мне удалось осторожно перевернуться на живот, и я уткнулся в ножку одной из двух убирающихся в стену кроватей. Разводы на мореном дереве показались мне знакомыми. Да и картина, видимо, все время висела над кушеткой, только я не обращал на нее внимания.

Когда я перевернулся, с моей груди на пол упала квадратная бутылка из-под джина, очень прозрачная, совсем пустая. Трудно было поверить, что в одной бутылке может уместиться столько жидкости.

Подтянув под себя колени, я встал на четвереньки, фыркая, как собака, которой уже не под силу доесть мясо, но и бросать не хочется. Потом тряхнул головой. Больно! Тряхнул еще раз. Опять больно! Тогда я встал на ноги и обнаружил, что на мне нет ботинок. Они валялись у плинтуса и выглядели какими-то совсем беспутными. Я с трудом в них влез. Мне казалось, что я старик, бредущий по последнему склону к пропасти. Но зубы у меня были еще целы. Я провел по ним языком. Джина во рту не чувствовалось.

— Ты еще все вспомнишь, — сказал я сам себе. — Когда-нибудь все вспомнишь, и тебе станет противно.

На столике у окна — лампа. У стены — мягкая зеленая кушетка. Зеленые портьеры на дверях… Нельзя сидеть спиной к зеленым портьерам. Добром не кончается… А кому я это сказал? Девушке с пистолетом в руке. Девушке с опустошенным лицом и каштановыми волосами, которые раньше были светлыми. А где она?

Я повернул голову. Она была все еще здесь. Лежала на откидной кровати, абсолютно голая, если не считать бежевых чулок.

Волосы спутаны. На шее темные пятна и синяки. Рот открыт, и из него торчит раздувшийся язык. Глаза выпучены, а белки совсем не белые.

Поперек голого светлого живота ярко алеют четыре свирепые царапины. Глубокие, яростные, прокорябанные в гневе ногтями.

Спутанной кучей на кушетке нанялась одежда, в основном — ее одежда. И мой пиджак. Я стал его вытаскивать и почувствовал, как под пальцами что-то хрустнуло. Это был длинный конверт с деньгами. Я положил его в карман и надел пиджак. Вручить: пятьсот долларов. Кому: Марло! Я надеялся, что все деньги целы. А на что еще можно надеяться в такой ситуации?

Осторожно ступая на всю ступню, словно по тонкому льду, я сделал пару шагов и наклонился, чтобы потереть под коленом. Не знаю, что болело больше — нога или голова.

В коридоре вдруг послышались тяжелые шаги и глухой рокот голосов. Шаги затихли у двери. Разнесся сильный стук кулаком.

Я стоял в комнате и, оскалив зубы, зло смотрел на дверь. Сейчас она откроется, и кто-то войдет. Ручку подергали, но никто не вошел. Опять раздался стук и рокот голосов. Шаги удалились. Долго ли привести хозяина с запасным ключом? Не очень.

Во всяком случае, добраться домой с Французской Ривьеры Марло не успеет.

Я поплелся к зеленой портьере, отодвинул ее, через небольшой темный коридорчик прошел в ванную комнату и зажег свет. Два коврика на полу, третий, резиновый, свешивается с края ванной, в углу — пупырчатое матовое окно. Я запер дверь, встал на ванну и открыл его. Оно было без сетки. Шестой этаж. Выглянув, я увидел узкую полоску улицы с деревьями. Сбоку, не более трех футов от меня находилось окно соседней ванной. Ядреной горной козе не составило бы труда перемахнуть это расстояние.

А измордованному частному сыщику?

К тому же, поди знай, что его там ждет.

Далекий, приглушенный голос за дверьми что-то бубнил, видимо, избитую полицейскую угрозу: «Открывайте, не то вышибем дверь». Я ухмыльнулся. Как правило, они вышибают двери ногами, и ногам приходится не сладко. Поэтому полицейские очень жалеют свои ноги. Ничего на свете они не жалеют так, как ноги.

Сорвав с крюка полотенце, я открыл обе половинки окна и уселся на подоконник. Держась правой рукой за раму, дотянулся до соседнего окна. Оно оказалось закрытым. Я вытянул ногу и ударил по стеклу в том месте, где шпингалет. Звон раздался такой, что, наверно, услышали в Рино. Обернутой полотенцем левой рукой мне удалось отомкнуть запор. Внизу по улице проехала машина, но крика никто не поднял.

Распахнув разбитое окно, я перебрался на соседний подоконник. Полотенце выскользнуло у меня из рук и упорхнуло в темноту, на далекий газон между крыльями дома.

Я пролез в чужую ванную.

32

В ней было темно, хоть выколи глаз. На ощупь я пробрался к двери, открыл ее и прислушался. Мутный свет луны из северных окон высветил две застеленные кровати. Квартира оказалась больше соседней, и кровати в ней стояли обычные, не убирающиеся в стену. Я прошел мимо них в гостиную. В обеих комнатах окна были закрыты и отдавало затхлостью. Я нашел лампу, щелкнул выключателем и провел пальцами по краю стола. Его покрывал тонкий слой пыли, которая всегда собирается даже в чистых, но оставленных без присмотра помещениях.