Bloodborne. Отголоски крови

Что же это за волшебство? Миядзаки сам не чужд магии – она пронизывает игры серии Dark Souls и освещает грандиозные просторы Elden Ring. Но в Bloodborne он, как и Стивенсон, решил поставить во главу угла медицину, а заодно и ее собственного Хайда – болезнь. Ярнам – это место, куда люди приезжают издалека, чтобы вылечиться через переливание крови [13].

Но к моменту прибытия игрока город оказывается во власти своеобразной пандемии – некая болезнь превращает людей в монстров а-ля мистер Хайд и одновременно создает атмосферу паранойи.

На улицах пылают костры и бродят группы охотников, и многие разговоры, которые на этом этапе ведет игрок, – тайные, полные взаимных подозрений перешептывания через запертые и заколоченные двери. Впервые встаем на ноги в этом мире мы не в одной из тюремных камер Dark Souls, а в помещении, которое совершенно точно является операционной, поднимаясь с металлического стола в окружении хирургических инструментов.

+++

Bloodborne работает на кровослужении: что обещает это странное лечение людям и откуда оно взялось? Но действие в игре, особенно на ранних ее этапах, двигает именно кровослужение и то, что оно делает с людьми. Возможно, как раз ярнамская медицина превращает людей в чудовищ, но сопутствующий ей страх едва ли не сильнее – это он заставляет горожан сбиваться в параноидальные стайки, прячущиеся в домах, опустошая улицы от всех, кроме самых смелых, самых смертоносных и самых отчаянных.

Стивенсону тоже пришлось иметь дело с медициной. Большую часть жизни он страдал некой болезнью, вызывавшей у него кровохарканье, – тогда ее принимали за туберкулез, но и сегодня она вызывает новые предположения и диагнозы. Это болезнь – и попытки ее вылечить – заставила писателя скитаться по Великобритании, а затем и по всему миру в поисках более чистого воздуха и благоприятного климата. Из-за нее он слег в постель, где играл на смятых простынях с оловянными солдатиками своего пасынка и написал многие свои лучшие произведения, включая «Хайда».

В наши дни «Хайд» известен во всем мире. По словам Клэр Харман, удивительного, проницательного и сочувствующего биографа Стивенсона, «эта история настолько глубоко укоренилась в популярной культуре, что уже почти не существует как литературное произведение». Такая слава привлекает внимание. Анализу «Хайда» посвящено великое множество страниц – они, в частности, описывают возможные прообразы мистера Хайда, начиная со знакомых самого Стивенсона и заканчивая такими историческими фигурами, как декан Броуди [14], краснодеревщик, который втайне от всех вел вторую, преступную жизнь. (В семье Стивенсона был сделанный Броуди предмет мебели, а сам он впоследствии написал пьесу о жизни преступного краснодеревщика.)

Придуманную Стивенсоном страшную историю несчетное число раз переосмысляли и пересказывали, переделывали для каждого поколения, изыскивали в ней идеи для интерпретаций. Фрейд нависает над Джекилом, что боится своих чистейших импульсов, но высвобождает их. На него неизбежно отбрасывает свою тень и Юнг. Но когда я читаю «Хайда» сегодня, меня больше всего поражает, что это творение человека, страдавшего хроническим заболеванием, причем заболеванием, которое то приходило, то уходило, – один рецидив за другим. Стивенсон был «профессиональным больным», и если он работал, лежа в постели из-за болезни, разве не должна эта болезнь и ее лечение также повлиять на его творчество, направить его воображение в определенное русло, придать не только силу, но и некоторую динамику отношениям доктора Джекила и мистера Хайда – отношениям, рожденным медициной, отчасти благодаря таинственному снадобью?

+++

Может показаться странным, что, представляя себе Ярнам, где герой без конца рубит и кромсает монстров, или бесчеловечную жестокость мистера Хайда, можно думать о медицине. Но медицине всегда сопутствовали и страх, и насилие – от первых египетских медицинских папирусов, где врачевателю предписывалось прощупывать рану пальцем и смотреть, не закричит ли пациент, до работ Уильяма Гарвея, который сумел убедить общественность, что его теория кровообращения верна, зарезав на сцене собаку и выпустив струю артериальной крови на публику в первых рядах.

И сейчас все так же. Генри Марш, нейрохирург, почувствовал, что нашел свое призвание, еще в студенческие годы, впервые став свидетелем операции и посчитав «ее контролируемое и альтруистическое насилие глубоко привлекательным». Он признается, что первое знакомство с нейрохирургией – когда Генри увидел сидящего на постели пациента с обритой наголо головой – показалось ему сценой из фильма ужасов.

Это мир «Хайда», выкованный из противоречий медицины, существовавшей до микробной теории и того особого момента, когда, по мнению историка Дэвида Вуттона, медицина как предприятие перестала вредить людям и начала им помогать.