Блуд на Руси (Устами народа) - 1997

Наслаждение было мгновенным, как молния, и бесконечно, как вечность. Все силы моего ума и тела соединились в желании дать как можно больше радости полудетскому телу, сплетавшему меня своими объятиями. Ее руки сжимали мою шею, впивались ногтями в мои руки, касались волос, не забывая о прикосновении к более интимному и восхитительному. Не было места, которое не почувствовало бы их прикосновения как будто у нее вдруг стало несколько пар рук и ног. Мои пальцы бродили по спелым яблокам грудей, и было мучительно больно, что я не имел еще рук, дабы еще ближе, теснее притянуть к себе обнимавшие меня бедра. Я хотел бы как спрут иметь четыре пары рук, чтобы ими впивать в себя ее тело.

Мгновение или вечность продолжались эти объятия — я так и не знаю. Внезапно обессиленные мы одновременно разжали свои объятия, и замирая от счастья и томления, я заснул у ее ножек мгновенно. Как долго я спал не знаю. Разбудил меня осторожный шорох, как иногда в самой тишине может разбудить слабый скрежет мыши. Еще бессознательно я раскрыл глаза и увидел, что женская фигурка, наклонившись на корточках, как будто ищет что-то, или желает прочесть при слабом свете. Я быстро приподнялся, но в то же мгновение раздался испуганный крик: «Не смейте смотреть, отвернитесь! Я раздеваюсь». Мне трудно было удержаться от смеха, было слишком забавно. Я послушно закрыл глаза и с чувством некоторого удовлетворения, которое всегда нам доставляет мысль, что вы видели женщину, не слишком доступной, и не слишком стыдливой. И как только мои веки сомкнулись, снова почувствовал приступ непобедимой дремоты...

Внезапно во мне пробудилось сознание и я увидел освещенное купе. Поезд стоял. Женская мордочка любопытная и смешная, как у котенка, смотрела на меня. Незнакомка, ведь я даже не знал ее имя, сидела на постели, облокотившись на стол, разделяющий диваны, наблюдала за мной.

Теперь я мог наконец рассмотреть ее лицо. Оно было по детски узко и розово. Может, свет зари придавал ему молодой и утренний оттенок. Первые лучи солнца падали на короткие кудри красивого мальчишки, волосы дробились тысячами искорок. В глубине глаз светилась мальчишеская шаловливость.

Проследив за направлением ее глаз, я почувствовал, что краснею: одеяло было откинуто, до пояса открывало тело. Ох! Это было не совсем скромное зрелище, как раз напротив, но это не смущало мою соседку. Раздался мелодичный, совсем тихий смех: «Наконец-то! Можно ли быть таким соней?» Я хотел подвинуться к ней, но она предупредила меня: «Не надо, я хочу к вам!»

Она быстро перебросила свое тело ко мне на диван, села в ногах у меня, подобрала по-турецки ступни ног и с улыбкой посмотрела мне в лицо. Острие полудетских грудей слабо выделялись под тонким батистом рубашки, такой короткой, что она оставляла ее ножки совсем открытыми. Блестящие ноготки на них прижимались к полотну простыни, круглые колени слегка приподнимались, безупречные линии вели от них к бедрам и к мрамору розового живота, где эти линии готовы были соединиться и откуда на меня смотрел, разделяя их, большой удивительный глаз. Он был суетлив и смешлив, как глаза женщины. За густой тенью приподнятых ресниц его глубокий взгляд как будто пристально и серьезно смотрел на меня.

Казалось, что этот глубокий взгляд таинственно и неслышно дышит, чуть заметно суживаясь и расширяясь, и это дыхание приоткрывало какую-то неведомую глубину, давало возможность видеть самое сокровенное существо женской души. Да, да... Именно так. Мне казалось, сама душа женщины пристально и зовуще смотрит на меня, увеличивая собой красоту по-турецки сложенных ножек.