Блудное художество

Сведения были прелюбопытные, и Архаров забеспокоился - не слышит ли беседы кто посторонний.

Оглядевшись по сторонам, он заметил, что за цесаревичем внимательно наблюдает английский посол. Причем стоит, повернувшись спиной к той части залы, где придворные развлекают государыню.

Сам не зная иноземных языков, Архаров с трудом понимал, как им можно обучиться настолько, чтобы пользоваться наравне с родным. Тем более - за недолгий срок. Однако ж по лицу видел - англичанин уразумел, по какой причине возмущен наследник и высокомерно показывает обиду его супруга.

На всякий случай обер-полицмейстер отошел подальше.

Указ он все еще держал в руке. Насилу додумался сложить бумагу вдвое и сунуть в карман.

Тут к нему подошел наконец князь Волконский со своей княгиней.

– Сердилась матушка, - шепнул он, - да и мы хороши… что ж ты народу не пригнал, ну хоть десятских бы выставил?…

Архаров ничего не ответил.

– Да еще с указом этим?

– Не придворный ты человек, Николай Петрович, прямой ты Вольтеров Кандид, - добавила Елизавета Васильевна, улыбаясь.

– Да, я таков, - буркнул Архаров. Кандида при нем поминали давеча, когда выбирали ему по картинкам мебель, и обер-полицмейстер понял, что так звали некого французского простофилю.

– Ничего, обойдется, - сказала княгиня. - Господин Нарышкин сумел всех насмешить, теперь про указ и не вспомнят…

Но Архаров знал, что так просто не обойдется. Как бы ни толковали про доброту государыни, а его не обманешь - на лице было явное недовольство, и когда-либо оно даст себя знать… люди с такой полуулыбкой частенько оказываются на диво злопамятны…

* * *

Яшка-Скес, как и следовало ожидать, не узнал у Клавароша, какой гренадерский полк поила кофеем его лихая подруга. Француз спросил, сколько было чашек, узнал, что не менее десяти, и хмыкнул. Яшка попытался было вселить в его душу сомнение, но Клаварош растолковал ему, что у Марфы что-то с сердцем, жалуется, что порой охватывает неимоверная слабость, хоть с постели не слезай, и единственное средство - крепкий кофей. Яшка подумал, что в таком случае хитрая сводня не иначе как с того света выбиралась…

Давняя его нелюбовь к Марфе погнала архаровца в Зарядье с прекрасной целью - выманить инвалида Тетеркина и расспросить его о странных гостях. Хотя Архаров бы таких действий не одобрил. Мало ли у кого из придворных растяп пропадет дорогая побрякушка - так уж лучше искать ее у ведомой скупщицы краденого Марфы и выкупать за разумные деньги, чем ссориться с Марфой - и оставлять «явочную» о воровстве тяжким грузом, висящим на полицейской конторе до скончания века.

Удалось ему выбраться в Зарядье не сразу, а уже на страстной седмице, рано утром. Был Чистый четверг - тот самый день, когда хозяйки должны замесить тесто для куличей, покрасить яйца и убраться в доме. По крутым улице уже спешили кухарки, неся перед собой двумя руками укутанные горшки с опарой для куличей. Это были кухарки из небогатых домов, и шли они в парфюмерную лавку. Там им за грошик капали в опару одну-единственную каплю розового масла, ее вполне хватало, чтобы пасхальный кулич выпекался духовит.

До Марфиного местожительства Яшка не дошел.

Двигался он в Зарядье кружным путем и оказался на Ильинке, неподалеку от дома, где, как он знал, жила мартонка господина Захарова, принявшая странное участие в штурме Оперного дома. И надо ж было тому случиться, что навстречу ему из Дунькиных дверей вышла Марфа, разряженная в пух и прах, а главное - при шнуровании. Трудно было даже представить себе, сколько нужно силищи, чтобы хоть как-то затянуть на ней шнуровку и создать подобие талии.

Кроме того, Марфа, не вращаясь в высоких сферах и не зная, что такое утонченный вкус, привыкла наряжаться так, чтобы за версту было видно: вот где богачество! Дорогие ткани, да поярче, да чтобы золота и серебра поболее, да непременно жемчужное перло на шее, а жемчуг чтоб с вишню величиной, - таков был ее идеал, позаимствованный у богатых московских купчих. Поскольку их никто не неволил носить французское платье, они любили наряжаться на старый лад, особливо же - чтоб головной убор побогаче, с жемчужным шитьем, с ряснами на лбу - как у давно позабытых боярынь.

Марфа понимала, что надобно соответствовать моде, и волосы всчесала довольно высоко, увенчав их пышной наколкой из лент и кружева. На руки она надела парные браслеты и множество колец, на шею - дорогой изумрудный фермуар, скреплявший перло, да нарумянилась, да посадила на лицо две мушки: над левой бровью и на правой щеке, ближе к уголку рта. Первая означала, что носительница - особа честных правил, вторая же - ее склонность к сердечной жалости.

Скес этих тонкостей не разумел, а только поразился светскому виду Марфы.

Сводня, повернувшись, сказала что-то человеку, оставшемуся за дверью, а потом поспешила к богатой карете. Лакей слез с запяток и помог ей забраться вовнутрь, что было, учитывая ширину топорщащихся юбок, делом нелегким.