Блудные братья

— Кастеллум… я не знаю, как сказать по-вашему… Конечно, это был не замок. Удивительное строение… формозе… хрустальная пагода. Там все было из разноцветного стекла. Все сверкало и переливалось. Как они могут жить внутри таких игрушек?! Кажется, я что-то там разбила. Невозможно было повернуться, чтобы не разбить. Я укрылась в уголке и какое-то время плакала. Потом спала. Потом проснулась, немного попела — так, для себя. И, кажется, что-то еще разбилось… А потом за мной пришли. Женщина… беллатрикс… самая большая женщина, какую я только видела в жизни.

— Геобкихф Эограпп, — усмехнулся Кратов.

— Да, кажется… Хотя я не уверена. У меня плохая память на имена. Вас как зовут? — вдруг спросила она озадаченно.

— Константин, — сказал он обреченно. — Константин Кратов.

— Это имя я, наверное, запомню. А вы и вправду стойкий… оловянный солдатик?

— То есть?!

— Ну, непреклонный… неколебимый? — Кратов глупо моргал, трудно пытаясь сообразить, причем здесь какой-то солдатик, да еще из мягкого металла, и Озма поспешила ему на выручку: — Это ваше имя!

— А, понятно, — смутился он. — Нет… не думаю. Меня можно убедить в чем угодно. Если аргументы хороши.

— Если вы не солдатик, тогда зачем же вы кинулись меня спасать?

Кратов помолчал.

— Конечно, это было неосмотрительно, — промолвил он наконец. — С позиций здравого смысла… Но у кого в тот момент оставалась хоть крупица здравого смысла? Я три месяца готовился к этой работе. Я выучил все их своды законов наизусть. Я выучил даже их язык, хотя сам еще недавно не мог поверить, что справлюсь. Я надеялся, что они нас обменяют.

— Обменяют? — нахмурилась Озма.

— Ну да: вас оставят, а меня заберут. Глупо… В их глазах мы — настолько неравноценные трофеи, что им ничего не стоило просто расстрелять меня вместе с охранниками.

— Кто может оценивать человеческие жизни?

— Они — могут.

— Разве они равны господу нашему? — грустно спросила Озма.

— Мы для них враги, — напомнил Кратов.

— Да, я помню. Вы говорили, что они хотят с нами воевать. Странно. Странно и дико. Воевать… белларе… — Она словно пробовала это слово на вкус. — Наверное, я должна испытывать к ним неприязнь?

— Некоторые так и делают. Что же до эхайнов, то у них ненависть к людям почитается за благо.

— Но я не могу, — сказала Озма просто. — Даже после того, что случилось. Наверное, я не умею ненавидеть. — Она поглядела на волны, подбегавшие к самым носкам ее простых туфелек. — Мне даже не так плохо, как было вначале. Я боялась. Теперь уже не боюсь. Меня никто не пытался здесь напугать. Если бы мне было плохо, я не хотела бы петь. Но я стою здесь, смотрю на океан, слушаю его музыку, и мне хочется ему подпевать. — Ее лицо приобрело отрешенное выражение, как на старинной фреске. — Вот послушайте… у волн есть свой ритм… ш-ш-ш… ш-ш-ш… на него прекрасно ложится один старый кармен… напев, который давно не дает мне покоя.

Прикрыв глаза и поднеся руку ко лбу (удивительное дело: у нее этот картинный и довольно-таки ненатуральный жест вышел бесхитростно и славно), Озма пропела несколько фраз на староанглийском языке, прервав пение, виновато.

— Я делаю неправильно? — спросила она. — Дамнабиле… недостойно? Мне не нужно здесь петь?

— Послушайте, Озма, — сказал Кратов. — Никто не вправе диктовать вам, что ненавидеть, а что любить. И уж в самую последнюю очередь нужно спрашивать совета у меня… Война — это дело для оловянных солдатиков. А голос должен петь.

— Тогда я спою еще чуть-чуть, — сказала она.

Отвернувшись от него, обратив лицо к китовьему брюху светила, Озма неуверенно промурлыкала пару нот. Выпростала руку из балахона и продирижировала самой себе. Снова поднесла ко лбу. «Ага, вот…» Теперь ее голос зазвучал уверенно и сильно, словно музыкальный инструмент, который вдруг научился выговаривать слова. Волны с размеренным шорохом задавали темп… Озма замолчала, прислушиваясь к мелодии, что была теперь слышна ей одной. А затем запела вновь, голос ее понизился, в него добавились грубоватые, почти мужские краски. Шум прибоя не то утих, не то растворился в этой фантастической распевке целиком и без остатка..

Кратов смотрел на нее с удивлением.

Только что это была измотанная переживаниями, усталая женщина, далеко не красавица, неважно умытая, с расплывшимся макияжем и нечесанными волосами, в нелепых и довольно-таки грязных одеждах. Теперь перед ним была Озма прежняя. Озма, которую он видел на сцене тритойского Концерт-холла. Озма, которую боготворила вся человеческая Галактика — и, по достоверным сведениям, некоторая часть нечеловеческой, включая хладнокровных иовуаарп и насмешливых виавов, и даже вовсе негуманоидной.

Принцесса Озма из страны Оз.

Эхайны уже не возвышались в отдалении глянцевитыми болванами. Они, все четверо, расслабленно сидели на песке, подобрав под себя ноги, умостив руки на коленях и склоня головы. От них исходила упругая волна ярких эмоций. Не требовалось больших усилий, чтобы прочесть и разобрать их по составляющим.

Слезы умиления, которым не уготовлено было увлажнить ничьих глаз.

И бесконечное обожание.

8