Блудные дети

Мне хотелось смеяться, и я с удовольствием улыбнулся какой-то тётке в жгуче-розовом платке.

И снова запел хор, а я вспомнил, что где-то там, возможно, поёт и она. И аккуратно стал пробираться вперёд.

Я сразу узнал её. Она стояла вторая с краю. Одета она была во всё чёрное, и только платок был у неё почему-то не чёрный, а светлый и цветастый. «Может, в честь праздника?», – подумал я.

Медовые пушистые волосы выбивались у неё из-под платка и в косом солнечном луче, врывавшемся в храм сквозь узенькое оконце, казались свечением, нимбом, как у святых на иконах. Она и правда была похожа на святую. Её лицо, ещё и прежде поразившее меня выражением уверенности и покоя, теперь точно упрочилось в этом выражении. Это было лицо, не омрачённое ни суетной заботой, ни грубой чувственностью, ни горделивой отстранённостью. В этом лице было что-то новое и неизъяснимое – что-то надмирное. И если бы меня как художника попросили изобразить свободу, я бы написал именно это лицо.

И вдруг снова: 

Христос воскресе из мертвых
смертию смерть поправ
и сущим во гробех
живот даровав...

Слова я разобрал и в следующий раз уже подпевал хору, не стесняясь не попадать в ноты и не боясь показаться смешным.

Она не видела меня. Певчих было несколько человек, и все они не сводили глаз с регентши.

Служба была долгой, и я с непривычки скоро устал. Восторга я уже не испытывал, и внимание моё рассеивалось. «Что если, – думалось мне, – что если я вдруг оторвусь от пола и медленно начну подниматься вверх. А вокруг меня будет сияние... То-то переполох начнётся! Все закричат: “Возносится!” Служба, наверное, прекратится, все упадут на колени... Что за чушь в голову лезет!»

Началась исповедь, и все выстроились в очереди к священникам. Некоторые люди, прежде чем начать исповедоваться, осеняли себя крестом, кланялись на все четыре стороны и просили у всех прощения.

Мне это очень понравилось: каждый не винит остальных в своих несчастиях, но сам винится, точно один виноват перед всеми. И я тоже попросил мысленно у всех прощения. И особенно у Макса. Потом все причащались. Певчие куда-то исчезли. И я больше не видел её. Но я был спокоен. Я знал, что это так надо. И когда-нибудь я узнаю, зачем. Узнаю и удивлюсь: до чего разумно и хорошо всё устроено!

Я тоже хотел причаститься. Но священник нараспев объявил, что «приобщиться святых Христовых тайн» могут лишь те, кто говел и был у исповеди.

Усаживаясь в машину, я заметил, что ко мне бежит моя знакомая вратарница.

– Ой! Ой! – кричала она, не зная, как ко мне обратиться. – Ой! Подождите!..

Я помахал ей.

– Ну что? Нашли? – спросила она, подбежав и силясь отдышаться.

– Да, – сказал я. – Нашёл.

– Ну и слава Богу! Слава Богу!.. А я вот хотела спросить у вас. Вы через город поедете?

Вопрос был нелепым – другой дороги здесь всё равно не было.

– Конечно, – улыбнулся я.

– А то у меня тут в сторожке девочки. Вы бы их захватили? А? А то, знаете, вы один, а все семьями приезжают. Автобус только вечером. Сможете?..

– С удовольствием, – обрадовался я. – Зовите ваших девочек.

– Можете, да?

– Ну конечно...

– Ой, как хорошо-то! Ой...

И она поковыляла к своей сторожке, взывая:

– Девочки! Девочки! Он вас берёт!

«Девочками» оказались четыре старухи лет по семидесяти пяти. На призыв они выскочили из сторожки и рассыпались вокруг приятельницы. Поднялась суетня. Вратарница размахивала руками и указывала им на меня. «Девочки» кивали в мою сторону и о чём-то спрашивали. Так продолжалось минут пять. Наконец старушечья компания сорвалась с места. Наверное, им казалось, что они сэкономят моё время, если пробегут разделявшие нас двадцать метров. Предводительствуемые вратарницей, они подбежали ко мне и, тяжело дыша, остановились. Я распахнул двери «Волги», и старшая из «девочек» уселась на переднее сиденье. Остальные предпочли воспользоваться только одной задней дверью, проникая в машину по очереди и головами вперёд.

– Ну, спаси Господи! – радовалась вратарница, – спаси Господи! Ангела Хранителя!

Мы медленно выехали с территории монастыря. Вратарница на прощание поклонилась нам в пояс и перекрестила машину. «Девочки» махали ей, пока она не исчезла за поворотом.

Поначалу они молчали, но, пообвыкнув, разговорились.

– Ну так куда сначала-то? – спросила вдруг одна из них.

– Дык... К Валентине, конечно, – удивилась та, что сидела рядом со мной.

– А к Татьяне-то разве потом? – спросили сзади.

– Дык... потом, конечно. Успеется.

– Ещё к Пал Петровичу надо бы...

– Дык... До семи в больнице-то, – возмутилась моя соседка.

– А у Валентины хороший чай. Всегда что-нибудь у неё к чаю-то. Хлебушек, сырок...

– Да уж! У Татьяны-то ничего не допросишься! Всё пустым чаем поит.

– Ой, цайку хоцца!

Все «девочки» засмеялись.

– Я у мать Тавифы только две чашечки сегодня выпила!

– Да-а... Мать Тавифа сегодня бегает целый день.

– Дык... Праздник сегодня!

– Ой, спаси Господи! – кто-то шумно вздохнул сзади.

– Да не «спаси Господи», а «слава Богу».

– Да, да... – согласились все.