«Блудный сын» и другие пьесы

Б а л т а з а р. Точно! А где море — там смрад. Известная истина. Какой великолепный омар! Усы как у конкистадора, розовый, словно девица или разгневанный вельможа. А мы с тобой розовые, Каэтана?

К а э т а н а. Но ведь ты же не гневаешься, Балтазар!

Б а л т а з а р. Нет?..

К а э т а н а. В твоих жилах не кровь, а водица…

Б а л т а з а р. Ой-ой-ой! Справедливо, но не слишком любезно… (К гостям.) Прошу вас, господа! Не следует слишком демонстрировать врожденную испанскую сдержанность! На меня временно возложены обязанности хозяина, пока отец и его супруга не отдохнут от усилий, потраченных на благодарственные молитвы господу богу нашему. И я с удовольствием исполню эти обязанности. Прошу вас! Приступим! Дары земли, воды и воздуха призывают нас и напоминают нам о том, что к духовным удовольствиям надо добавить хотя бы немного мирских, если мы хотим быть образцом гармонии. Падре Суанца, который смотрится в одно из этих зеркал, как-то сказал мне по секрету, что в святом Фоме Аквинском было сто килограммов чистого веса…

С у а н ц а. Сто пятнадцать, дон Балтазар!

К а э т а н а. И он жил один-одинешенек?

Б а л т а з а р. Надо бы побольше знать о святых, кузина.

С е к р е т а р ь. Один! Со своим богом.

К а э т а н а. Какое счастье! Значит, он никого не изувечил.

Б а л т а з а р. Разве что осла, на котором ездил.

К а э т а н а. Прежде говорили: в тощем теле — горячая душа.

Б а л т а з а р. Так как же обстоят дела со святым Фомой? Набожность возбуждает аппетит или, напротив, полное брюхо становится причиной глубокомысленных размышлений?

К а э т а н а. Падре Суанца, что вы думаете по этому поводу?

С у а н ц а. Ничего, донья Каэтана. Господь сотворил столько разных дорог, ведущих на небеса, что некоторые из них доступны даже толстякам.

Б а л т а з а р. Вы слишком терпимы. А терпимость — отнюдь не испанская черта!

С е к р е т а р ь. Равно как и обжорство.

К а э т а н а. О! О! А здесь еще остались испанцы, господа?

Б а л т а з а р. Обидное слово находит прямой путь к сердцу! Ты ненавидишь эту страну из-за нас или нас — из-за этой страны?

К а э т а н а. Первое, что я увидела по приезде, был дохлый пес на пристани. У него был вот такой живот. Его никто не подумал закопать. Меня до сих пор преследует зловоние.

Б а л т а з а р. У кастильских носов удивительный нюх…

С у а н ц а. Позвольте заметить: у носа нет глаз, которым дано видеть в душах, а души…

К а э т а н а. …здоровы?

С у а н ц а. Они же испанские! Несмотря ни на что!

К а э т а н а. А колонии — здоровье Испании. Свежая кровь.

Б а л т а з а р. Аминь!

С е к р е т а р ь. Попробуйте артишоки, донья Каэтана!

Б а л т а з а р. Ни в коем случае, от артишоков портится кожа! А вашу красоту нужно беречь! Какой мы вернем ее отчизне?

С у а н ц а. Непорочной.

Б а л т а з а р. Белая голубка полетит через море и на рассвете снова увидит заснеженную Сьерру над зубчатыми башнями Альгамбры… Без единого пятнышка…

К а э т а н а. Мне бы очень хотелось, Балтазар, наконец узнать, куда отнести тебя: к чистым людям или…

Б а л т а з а р. Ты же сказала, что у меня не кровь, а водица, вот я и кажусь аскетом, хотя глаза у меня жадные, роковая ошибка природы. Но, боже мой, мы все болтаем и болтаем, а наши дорогие гости стоят в сторонке, молчат и — вполне возможно — презирают нас за нашу болтливость! Прошу нас, извините! Не сердитесь на нас, господа!

Действительно, бо́льшая часть гостей молча следит за ходом разговора. Величественные испанцы в черном — в прошлом грязные и кровавые конкистадоры. Они чувствуют себя не слишком уютно: стоят и потеют в парадных костюмах, отливающих серебром и золотом в сиянье свечей и зеркал. Отойдя от стола, Балтазар переходит от одной группы гостей к другой и говорит громко, непрерывно.