BLUE VALENTINE

Душа была выжжена. Какая-то новая любовь казалась абсолютно невозможной. Что на даче, что в Москве — он жил каким-то безумным существованием. Но он и не желал бы вернуться к “нормальной” жизни, к своей прежней жизни — полной наивных мечтаний, дурацких надежд и самообольщений. Он проклинал ее, он ненавидел ее. Он искупал ее, он наказан за нее…

Внезапно позвонил Артист. Он сам разыскал Захара — немного поздно. Весенним вечером в конце марта они встретились у метро “Аэропорт”, пестреющего палатками и первыми цветами. Артист купил бутылку пива и повел его дворами к своим приятелям. По дороге он объяснял Захару, где и за сколько сейчас приобретают клип, с которым Захар же, лет семь назад, в эпоху крутых экспериментов, его и познакомил. Захар уже знал, что Артист собрал какую-то новую команду и записывает длинные инструментальные композиции. Когда-то они с Артистом были очень близки и тоже пытались что-то вместе сочинять. Но все это далеко в прошлом. Теперь Захар ждал, что клип вышибет его так далеко, что на какое-то время он освободится.

Захар не спешил, слушал телеги Вадима и снисходительно смотрел на его дурачества. Вадим был новый идеолог чего-то, какой-то внеконфессиональный буддист или чего-то в этом роде. Артист очень уважал его, вникая и перенимая для себя его мысли. Но ничего особенно нового Захар не услышал. Что Вадим купил такую-то книгу, что прочел в ней такую-то забавную мысль. Потом они достали “патроны”. Странно, они ширялись в задницу, а не по вене, поэтому никуда не “уходили”, сохраняя способность координировать движения и дергать струны. Захару этого было мало.

Тромбы не ползли червяками из иглы, как бывало, и он едва лег — исчез и легко умер на глазах у Вадима, Паши и Артиста, пока те настраивали и кидали в пространство свою клипом же спровоцированную музыку. Под нее он отправился в путь. Она была его Вергилием, прочерчивая формулу маршрута.

Да, это было самое сильное, что могло “присниться”. Захар “увидел”, что пола нет. Это было настоящее откровение: десексуализация существ и сущностей. Слияние их. Освобождение себя от самости, от дурацкой тяжести “Я”. И рядом все время была она, находившаяся в другом месте, мире, судьбе. Не просто рядом — в нем. Как одно. Она — это он… Очередная иллюзия. Или правда. А иллюзией было то, чем он жил теперь. Заснул в реальность, проснулся в сон, в кино, показанное ему — “трансцендентальному”…

Было много другого, что описать труднее, чем описать музыку, что искаженно сияет в разных религиях, давно ему знакомое, от этого не потерявшее силы. Сорокаминутное самоубийство, “бизнесмен-трип”, как называл его захаров наставник в этом деле. Здесь не было и не могло быть никаких “жду, как в аэропорту — не приходит”. Тут “приходило” сразу и мощно, разрывая трехмерность, как плоский занавес, за которым ты находил потайную дверь вечности, широко открытые ворота со множеством запутанных тропок, в конце которых ждал последний смысл.

Когда самолет уже заходил на посадку, из небытия стал смутно мерцать Артист. Он дробился и распадался, доносясь сквозь звуки и космические помехи. Артист говорил, говорил, говорил. С какого-то момента до Захара стал доходить смысл. Артист говорил, что наблюдал за ним весь трип (неужели для контроля, как некогда Захар у себя дома следил за ним и прочими “отъехавшими” товарищами?). Он говорил Захару об их долгой дружбе, и что прочел его сборник стихов и ему понравилось. Он рад, что Захар остался таким, как прежде.

Потом зашел Кабан с вином, люди пили и допоздна играли музыку, снова мучая попу. От такого количества могучего яда, которое они пропускали по крови, Захару стало не по себе.

На улице было темно, холодно и свеже, и исчезли все признаки весны. Захар чувствовал легкость и неадекватность с действительностью до странности. Он не был пьян, он все еще был немного не здесь. Но людей было мало, и некому было обратить на это внимание.

Все это слегка примирило с жизнью. Впрочем, за этим он и ехал.

Теперь — он отпустил ее на работу (якобы на два дня). Самое дурацкое из всех решений. “Решение”. Что он мог сделать? Настаивать на своем праве на нее и провоцировать взрыв (ненависти или отчаяния)? Эта работа — для нее, эта судьба — для нее. Почему он должен держать эту блестящую, замечательную женщину в тюрьме? У него не хватало эгоизма почувствовать себя в праве это делать. И это, вероятно, его ошибка. Так он ничего не добьется. Хуже того — вызовет скверное повторение и рецидив. Или окончательный разрыв (тоже решение). Или ложь, как у Аришы, Марины, Оли. “Боже, избави хотя бы от этого!” — умолял он.

Если она бросит теперь и опять — значит, он того и заслуживает. Последний тест. Он не мог мучить ее. Она была способна отказаться. Он тоже способен. Сам обозначил сроки. Танго кончилось. Она свободна, она возвращается. Она вновь с ним или рядом с ним. Пусть решает. Захар боялся, что это лишь больше ее измучит. Отказываться издали — возможно. Быть вблизи и отказываться… Это страшно и, скорее всего, невыносимо для нее. Через месяц, два месяца все понесется снова.