Блуждающая звезда

Девочка взяла Эстер за руку и повела к дереву. Одна из женщин, улыбаясь, спросила ее о чем-то, все на том же странном языке. У нее было красивое лицо с правильными чертами, а глаза зеленые, как и у девочки, очень светлые. Она отрезала кусок черного хлеба и протянула Эстер. Та не посмела отказаться, но ей стало стыдно, ведь она уже ела сыр и инжир и ни с кем не поделилась. Она взяла хлеб и, не сказав ни слова, побежала прочь, к дороге, а оттуда к полянке, где ее ждала мать. Ночь сомкнула деревья, наполнила лес жутковатыми тенями. Эстер все еще слышала за спиной голоса и смех девочек.

* * *

К ночи пошел дождь. Тихонько шуршали капли, падая на крыши, и этот шелестящий звук казался таким мирным и ласковым после рева моторов и шороха шагов. Вот и Рашель выходит на улицу в непроглядную ночь и быстрым шагом идет под дождем, кутаясь в черный материнский платок. Утром, когда рев итальянских грузовиков разнесся по всей долине, она хотела бежать на площадь, но мать просто вцепилась в нее: «Не ходи туда! Не ходи, умоляю, оставайся с нами!» Отец лежал больной, и Рашель не решилась выйти. Весь день в долине, в горах ревели грузовики. Этот рев раздавался порой так близко, что казалось, грузовик сейчас снесет их дом. А потом она услышала шум шагов, и это показалось еще страшнее — много-много шагов, от мягкого шороха до топота. Весь день, до темноты шли люди, удаляясь вверх по улице. Слышались голоса, приглушенные оклики, детский плач. Спать Рашель не легла, всю ночь просидела в темноте на стуле рядом с кроватью, на которой спала ее мать. С другой кровати, из маленькой комнаты, доносилось частое дыхание отца и сухой астматический кашель. А утро — это было воскресенье — оглушило воцарившейся тишиной. На улице светило солнце, пробиваясь сквозь щели в ставнях. Щебетали птицы, как летом. Но Рашель не вышла из дома и даже ставни не открыла. Она ужасно устала, к горлу подкатывала тошнота. Когда мать встала и занялась стряпней, Рашель улеглась в ее еще теплую постель и уснула.

А теперь снова было темно, и дождь тихо шелестел по крышам деревни. Проснувшись, Рашель не сразу поняла, где находится. В первый момент ей показалось, что она в гостиничном номере с Мондолони, — и тут она вспомнила все, что было вчера. Может быть, ей пришло в голову, что капитан карабинеров остался один в гостинице и тоже слушает сейчас шум дождя. Все итальянские солдаты ушли, и в горах снова стояла тишина. Однажды в гостинице, когда Рашель причесывалась перед зеркалом в его номере, он подошел сзади, странно посмотрел на нее и сказал: «Когда кончится война, я увезу тебя в Италию, покажу Рим, Неаполь, Венецию, мы поедем в долгое-долгое путешествие». В тот день он и подарил ей кольцо с синим камнем.

Рашель идет по тихим улицам. Она думает — и от этой мысли чаще бьется ее сердце, — что, возможно, как раз сегодня кончилась война. Когда американцы бомбили Геную, Мондолони сказал ей, что это конец, что теперь Италия подпишет договор о перемирии. Итальянские солдаты ушли в горы, они возвращались домой, и городок притих, заснул, как засыпают от сильной усталости.

Рашель спешит к площади. Вот сейчас она добежит до гостиницы, постучит, как обычно, в ставень, и он откроет. Она вдохнет его запах, запах табака, его тела, прижмется к нему и услышит, как отдается в груди его голос. Она так любит, когда он говорит об Италии. Он рассказывает ей о городах — Рим, Флоренция, Венеция, — говорит что-то по-итальянски, медленно, растягивая слова, как будто так она сможет понять. Когда кончится война, она наконец уедет, далеко-далеко от этой деревни, от людей, которые следят и судачат, от парней, швыряющих в нее камни, от дома-развалюхи, от стылой квартиры, где ее отец так сильно кашляет; она увидит все эти города, в которых играет музыка на улицах и есть кафе, кино, магазины. Ей так хочется, чтобы это сбылось, прямо сейчас, так хочется, что подкашиваются ноги и приходится остановиться и постоять в проеме какой-то двери, а с крыши капает на голову вода, и мокрый платок липнет к волосам. Она уже на той улице, что ведет к площади, проходит мимо виллы под шелковицей, где живет господин Ферн. Свет не просачивается сквозь щели в ставнях, не слышно ни звука, ночь непроглядно черна. Но Рашель уверена, что старик там, в доме. Она прислушивается и, кажется, слышит, как он разговаривает сам с собой своим дребезжащим голосом. Она представляет, как он задает вопросы и сам себе отвечает, и ей смешно.

Вот уже слышно, как журчит вода в фонтане. Деревья на площади слепят ярким светом. Откуда столько света? А как же комендантский час, светомаскировка? Рашель вспоминает патрули. Карабинеры стреляли в мужа Жюли Руссель, когда он ночью пошел за доктором, потому что у нее начались роды. Когда Мондолони говорит о солдатах, он называет их «bruti» [5], понижая голос, с презрением. Он не любит немцев, говорит, они — все равно что звери.