Блуждающая звезда

Эстер спряталась за телегами, она не хотела, чтобы ее видели, но Гаспарини дернул ее за руку и заставил выйти с ним на середину поля. Стерня была жесткая, кололась сквозь веревочные подошвы сандалий, царапала ноги. И запах стоял над полем, запах, прежде незнакомый Эстер, потому, должно быть, ей и стало поначалу страшно. Терпкий запах пыли и пота, смешанный запах человека и растения. Солнце слепило глаза, жгло веки, лицо, руки. Вокруг них в поле были женщины, дети, все бедно одетые, Эстер никогда не видела их раньше. С какой-то лихорадочной поспешностью собирали они упавшие из снопов колосья и запихивали в полотняные мешки. «Это итальянцы, — объяснил Гаспарини со снисходительной ноткой в голосе. — У них пшеница не растет, вот и повадились сюда колоски собирать». Эстер с любопытством смотрела на оборванных молодых женщин, на их лица, едва видные из-под выцветшего тряпья. «Откуда они?» Гаспарини показал на горы в дальнем конце долины. «Из Вальдиери пришли, из Санта-Анны (он сказал «Сантанны»), пешком через горы, голодно там у них». Эстер только диву давалась, никогда бы она не подумала, что итальянцы могут быть такими, как эти женщины и дети. Но Гаспарини уже тащил ее к шеренге косцов. «Смотри, вот он, мой кузен». Молодой парень в одной майке, с красными от солнца руками и лицом, опустил косу и остановился. «Ну что? Познакомишь меня с невестой?» Он громко расхохотался, и остальные косцы тоже приостановились, чтобы поглядеть на Эстер. Гаспарини только плечами пожал. Они с Эстер ушли на другой конец поля и сели на пригорке. Отсюда слышались только свист кос да хриплые выдохи косцов: «Ха-а-х! Ха-а-х!» «Мой отец говорит, — сказал Гаспарини, — что итальянцы проиграют войну, потому что им нечего есть». Эстер: «Тогда они, наверно, поселятся здесь?» Гаспарини решительно ответил: «Так мы им и позволим! Мы их выгоним взашей. И вообще, войну выиграют англичане и американцы. Отец говорит, что и немцев скоро побьют, и итальянцев». Тут он все-таки чуть понизил голос: «Мой отец в мак и. А твой?» Эстер задумалась. Она не знала, что ответить. И сказала, как Гаспарини: «Мой тоже в маки». Гаспарини: «А что он делает?» Эстер: «Он помогает евреям перебраться через горы». Гаспарини нахмурился: «Это не то. Помогать маки — это совсем другое». Эстер уже пожалела, что затеяла этот разговор. Отец и мать наказали ей никогда не говорить ни о войне, ни о людях, которые приходили к ним, никогда и никому. Они сказали, что итальянские солдаты платят деньги тем, кто доносит на своих соседей. А вдруг Гаспарини доложит все это капитану Мондолони? Довольно долго оба сидели молча, жевали зерна пшеницы, выковыривая их из прозрачной оболочки. Наконец Гаспарини спросил: «А чем он занимается, твой отец? Я хочу сказать, чем он занимался до войны?» — «Он был учителем», — ответила Эстер. Гаспарини посмотрел на нее с интересом: «Учителем чего?» Эстер: «Учителем истории в лицее. Истории и географии». Гаспарини замолчал. Помрачнев, он смотрел прямо перед собой. А Эстер все вспоминала, как он сказал, глядя на детей, собиравших колоски: «Голодно там у них». Позже Гаспарини проронил: «У моего отца есть ружье, всегда было, оно у нас в амбаре спрятано. Если хочешь, я тебе его как-нибудь покажу». Потом они с Эстер опять сидели молча, слушали свист кос и дыхание косцов. Неподвижное солнце стояло в самой середке неба, и не видно было теней на земле. В стерне шевелились большие черные муравьи, сновали между стебельками, то останавливаясь, то снова устремляясь куда-то. Они тоже искали выпавшие из снопов пшеничные зерна.

«Это правда, что ты еврейка?» — ни с того ни с сего спросил Гаспарини. Эстер посмотрела на него, словно не понимая. «Это правда, скажи? Ты еврейка?» — повторил мальчик. На его лице вдруг отразился такой испуг, что Эстер ответила, быстро, сердито: «Я? Нет, нет!» Но Гаспарини не унимался. «Мой отец, — услышала Эстер, — говорит, если сюда придут немцы, они всех евреев убьют». У нее вдруг сильно и больно заколотилось сердце, кровь прихлынула к лицу, сдавила горло, забилась в висках, застучала в ушах. Она сама не понимала, отчего ее глаза наполнились слезами. Верно, оттого, что солгала. Эстер вновь услышала тягучий, настойчивый голос мальчика — и свой собственный голос, он звучал эхом, повторяя: «Я? Нет, нет!» Это страх выплеснулся из глаз, а может быть, боль. Небо над полями было почти черной синевы, свет играл на косах, на горных валунах. Солнце жгло ей спину и плечи сквозь платье. Поодаль, посреди поля, похожие на неутомимых муравьев, оборванные женщины и дети все так же жадно шарили в стерне, и кровь капала с их порезанных пальцев.